 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
любви надо мной, она научится верить, что любовь — великая сила... Но она не должна подозревать, что обязана своим
нравственным освобождением мне, — тогда она потеряла бы веру в свои собственные силы. Когда же она наконец
почувствует себя свободной, свободной настолько, что ей почти захочется воспользоваться этой свободой — порвать со
мной связь, тогда-то начнется настоящая борьба! Я не боюсь развития страсти и жажды борьбы в ее душе, каков бы ни был
непосредственный исход этого...
Разрыв так разрыв. Борьба все-таки начнется вновь, и победителем из нее выйду — я! Это так же верно, как и то, что ее
победа надо мной в борьбе, которую мы ведем теперь и которую можно назвать предварительной, — лишь мнимая. Чем
больше назревает в ней стиль для предстоящей впереди "настоящей" борьбы, тем интенсивнее будет сама борьба. Первая
борьба — борьба освобождения, и это только игра, вторая же, борьба завоеваний, будет борьбою на жизнь и смерть!" (С.
149—150.)
Все эти ставки в игре обольщения выставляются вокруг мифической фигуры молодой
девушки. Она сама партнер и ставка в этой многоуровневой дуэли, а значит, не может быть
ни сексуальным объектом, ни фигурой Вечной Женственности: обольщению равно чужды
оба этих важнейших указателя женщины в западной традиции. И не найти здесь также ни
идеальной жертвы в образе девушки, ни идеального субъекта под видом обольстителя, как
нет отдельных фигур жертвы и пала-
200
