 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Превращая правило в нечто священное и непристойное, рассматривая его как цель, то есть
как закон, он возводит неприступный оборонительный барьер: побеждает театр правила, как в
истерии — театр тела. Вообще все извращенные формы соблазна объединяет то, что они
выдают его тайну и предают фундаментальное правило, которое как раз в том и состоит, что
не должно разглашаться.
В этом смысле обольститель тоже может быть извращением. Потому что и он совращает
соблазн от его тайного правила и обращает в заранее скоординированную операцию. Он
относится к обольщению так же, как шулер — к игре. Если игра нацелена на выигрыш, тогда
шулер — единственный настоящий игрок. Если б у обольщения была какая-либо цель, тогда
обольститель являл бы собой его идеальную фигуру. Но как раз цели-то ни игра, ни
обольщение не имеют, и можно побиться об заклад, что не что иное определяет поведение
шулера и заставляет его унизиться до циничной стратегии выигрыша любой ценой, как
ненависть к игре, отказ от присущего игре соблазна — и точно так же можно побиться об
заклад, что поведение обольстителя определяется его страхом перед соблазном, страхом
поддаться соблазну и встретиться с грозящим неизвестностью вызовом своей собственной
истине: это и втягивает его в сексуальную конкисту, увлекая затем к новым бесчисленным
победам, в которых он сможет фетишизировать свою стратегию.
224
