 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
той игры видимостей) и, наконец, "политическая" (приняв Беньяминов термин, здесь
несколько двусмысленный), фаза полного исчезновения оригинала соблазна, его ритуальной,
равно как эстетической формы, что играет на его тотальное распыление, когда соблазн стано-
вится неформальной формой политического, мельтешащим растром неуловимого
политического, обреченного на нескончаемое воспроизведение одной формы без содержания.
(Эта неформальная форма неотделима от техничности: техничность сетей, в точности как
политическая форма объекта неотделима от техники серийного воспроизведения.) Как и в
случае объекта, эта "политическая" форма соответствует максимальной степени диффузии
соблазна и его минимальной интенсивности.
В этом ли судьба соблазна? А что если против этой инволюционной судьбы поставить на
соблазн как судьбу? Производство как судьба — или соблазн как судьба? Против глубинной
истины — судьба видимости? Мы в любом случае живем посреди бессмыслицы, но симуля-
ция — ее разочарованная форма, соблазн — очарованная.
Анатомия не судьба, политика тоже нет: соблазн — вот судьба. Это то, что осталось от
судьбы, от азарта, от колдовства, от предначертаний и умопомрачения, это остаток
безмолвной действенности в заигранном мире видимой эффективности.
310
