 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ляции у черты смерти. Нет ничего хуже. Что сообщает ему порой пленительность, что делает
истину завораживающе пленительной, так это свершающаяся позади всего воображаемая
катастрофа. Разве можно поверить, что власть, экономика, секс, все эти грандиозные
реальные трюки, продержались бы хоть мгновение без поддерживающей их пленительности,
сообщаемой как раз этой изнанкой зеркала, в котором они отражаются, их непрерывной
реверсией, ощутимым и неминуемым наслаждением их катастрофы?
Особенно сегодня реальное, кажется, уже не более как груда мертвой материи, мертвых
тел, мертвого языка — отложение осадков и отходов. Сегодня еще оценка резервов реального
(экологические сетования имеют в виду материальные энергии, но скрывают тот факт, что на
горизонте вида исчезает не что иное, как сама энергия реального, реальность реального и
возможность какой бы то ни было разработки реального, капиталистической либо
революционной) нас успокаивает: если даже горизонт производства стремится к
исчезновению, его легко еще можно заменить горизонтом слова, пола, желания.
Освобождать, кончать, давать другим слово, брать самим — это что-то реальное,
вещественное, это резерв на будущее. А значит, и власть.
К сожалению, все это не так. Точнее, так, да не надолго. Все это мало-помалу
самоистребляется. Секс, как и власть, хотят сделать необратимой инстанцией, желание —
необратимой энергией (энергетическим резервом.
98
