 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
го провала как дискурса. Но вполне возможно, что всякий дискурс втайне искушаем этим
провалом и этим распылением своих собственных целей, своих эффектов истины — в
эффектах поверхности, играющих роль зеркала, которое абсорбирует и поглощает смысл. Вот
что происходит в самую первую очередь, когда дискурс сам себя обольщает — изначальная
форма, позволяющая ему абсорбироваться и опустошиться от своего смысла, чтобы тем легче
завораживать других: первобытное обольщение языка.
Всякий дискурс втайне участвует в этом завлечении, в этом пленительном прельщении, и
если даже сам он этого не делает, вместо него это сделают другие. Все видимости составляют
заговор, чтобы дать бой смыслу, чтобы искоренить всякий смысл, преднамеренный или же
нет, и обратить его в игру, в другое правило игры, на сей раз произвольное, в другой,
неуловимый ритуал, более рискованный и соблазнительный, нежели генеральная линия
смысла. И биться дискурсу приходится не столько с тайной бессознательного, сколько с
поверхностной бездной своей собственной видимости, победа же, если она суждена,
одерживается не над грузными фантазмами и галлюцинациями смысла или того, что
противно смыслу, но над искрящейся, играющей тысячью игр,поверхностью бессмыслицы.
Только недавно удалось вывести из игры эту ставку обольщения, чья стихия — священный
горизонт видимостей, и заменить ее ставкой "углубленности", ставкой бессознательного,
107
