 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
африканской вере увеличение жизненной силы и благосостояния живых — это дело мертвых.
Покойники продолжают участвовать в делах племени. Мертвые так же, как и живые, составляют тело
народа».
Важность анимизма для нашего исследования заключается в том, что он представляет образ
жизни, основанный на вере и на уважении к природе. В каменном веке у человека не было ни средств,
ни могущества, чтобы контролировать силы природы, его выживание целиком зависело от его
адаптации к ним. Это достигалось с помощью его идентификации с явлениями природы; первобытный
человек чувствовал себя в такой же степени частью природных сил, в какой они являлись частью его
существования. Поэтому он не мог разрушать природу, не разрушая при этом себя самого. Если он хотел,
чтобы природа обеспечивала его всем необходимым, он должен был уважать ее целостность и избегать
вторжения во владения духов, которые обитали во всех природных явлениях. Например, он не мог
срубить дерево, не проявив какого-либо жеста, чтобы умиротворить духа дерева. Эстер Уорнер дает нам
описание этого образа мышления: «Он объяснил, что мы должны взять с собой рис и пальмовое вино,
чтобы принести их в жертву дереву. Так как мы собираемся отнять у дерева жизнь, мы должны сильно
извиниться, а также рассказать ему, зачем нам нужна его жизнь. Жизненная сила дерева должна
соединиться с жизненной силой Старого Дерева в царстве мертвых. И дерево должно согласиться
отдать себя в мои руки».
Из недавних исследований мы узнаем, что человек каменного века достиг изумительной
адаптации к природной среде и жил в гармонии с природными силами, которым он подчинялся. Одно
из этих описаний содержится в рассказе Ван Дер Поста, который посетил диких бушменов Африки,
людей, до сих пор ведущих первобытный образ жизни. Несмотря на бедственные и неустойчивые
условия жизни, он описал их радостными и довольными людьми — восприимчивыми, одаренными
богатым воображением и умелыми. «Они обладали естественным чувством дисциплины и меры, на
удивление хорошо приспособившись к суровой реальности пустыни» /26/.
Их адаптация означала близкое знакомство с пустыней, идентификацию с ее жизнью, а также
поразительную энергичность и жизнеспособность тела. Я процитирую еще несколько высказываний из
его книги. «Крохотный листочек, почти невидимый на фоне травы и дерна, еле-еле выбивающийся на
поверхность красного песка и ничем для меня не выделяющийся среди многих других, обязательно
привлечет их внимание. После чего они ловко выкопают его своими копательными палочками, и
окажется, что это либо дикая морковь, либо картошка, либо лук, либо репа, либо сладкий картофель,
либо артишоки». И еще одно: «Они прирожденные ботаники и химики и обладают невероятными
знаниями пустынных растений. Из одной луковицы они добывают кислоту, чтобы удалять волосы с
кожи (животных), не испортив ее, из другой — кислоту, чтобы сделать кожу мягкой за поразительно
короткое время». Они обладают физической грацией диких животных. Встретив первый раз дикого
бушмена, Ван Дер Пост замечает следующее: «Затем он ушел от нас в сгущавшиеся сумерки,
демонстрируя такую гибкость своих конечностей, которую я видел только у дикого кабана, чья
неистощимая способность к движению могла нести его по суше, словно рябь по воде».
Бушмен был охотником и добытчиком пищи, поэтому полностью зависел от доброты и щедрости
природы (матери). Однако даже без поддержки сельского хозяйства или домашнего скота он обладал
спокойствием и безмятежностью — качества, которые, к сожалению, отсутствуют у большинства людей.
Не то, чтобы он совсем не испытывал чувства глубокой тревоги и беспокойства, когда угрожала засуха.
Однако он не впадал в панику из-за возможного бедствия и не начинал уничтожать самого себя. Как и
Сент-Экзюпери, заблудившегося в пустыне, бушмена поддерживала глубокая вера в природу и в себя.
Бедствие или смерть вызывали у него глубокую печаль, но затем щедрость природы и жизни
становилась поводом для веселья и празднования.
Когда наконец выпадал дождь после долгой засухи, бушмен начинал танцевать. Он танцевал с
такой страстью, которую бы мы назвали религиозной, потому что она целиком завладела им, но это
была страсть к жизни, хлынувшая, как река после весенней оттепели. Сначала «они танцевали танец
жизни их обожаемой антилопы, а также ее таинственного участия в их существовании». Затем они
танцевали священный танец Огня, который продолжался всю ночь, пока люди не стали падать от
истощения. Таким образом, через свои тела, через музыку и танцы они поднимали себе настроение и
укрепляли веру в предназначение своего народа.
