Navigation bar
  Print document Start Previous page
 74 of 133 
Next page End  

единственным ребенком. Она часто говорила: «Детям нельзя давать то, что они хотят, потакая их
желаниям. Они должны заработать это». Как бы сильно я ни старалась, мне, кажется, так и не удастся
получить то, что я хочу». Любовь и принятие — вот что она в действительности хотела, но получить их
одним старанием невозможно.
Затем Марта стала повторять слова: «Я ненавижу тебя». Произнося это, она заметила: «Сначала я
почувствовала ужас, но потом где-то внутри меня он сменился чувством ярости». Мы можем
предположить, что она ужасно боялась своей матери и одновременно испытывала к ней ярость.
Блокирование этих чувств было одной из причин ее предрасположенности к депрессии.
Спустя несколько сеансов Марта сказала: «Все мои желания заперты внутри меня. Я не в
состоянии ни тянуться к чему-либо, ни просить, ни брать. Мама говорила, что я не должна быть
эгоистичной, как одна моя подруга, которая много хотела и всегда все требовала. Я получала что-то,
только если заслуживала».
«Чтобы отвергнуть меня, мать становилась нарочито спокойной, очень холодной и сдержанной.
Помню, как меня пугало такое ее отношение; я не знала, что за этим последует. Однажды, когда я была
маленькой и хотела убежать из дома, она сказала: «Хорошо, я помогу тебе собрать вещи». Я вышла и села
на крыльце, чувствуя себя брошенной, как будто я не могла вернуться обратно. «Если будешь вытворять
всякие глупости, ты нам не нужна такая», — сказала она мне».
В течение двух месяцев Марта боролась с чувством безнадежности. Она уже больше не могла
быть идеальным человеком. Собственно, она и не хотела им быть, но в то же время она не могла
отстаивать свои желания. Мы продолжали работать с ее дыханием, ударами ногами и криком. Несмотря
на чувство безнадежности, жизненные силы ее тела начинали мобилизовываться, чтобы вывести ее из
тупика.
«В течение двух недель, — рассказывала она, — я чувствовала себя несчастной и подавленной. У
меня было расстройство желудка, понос и тошнота. Затем разболелось горло, и появилась какая-то
тяжесть в груди. Два дня назад меня охватила ярость. Мне хотелось царапаться, кусаться, но я не могла
вывести наружу эти чувства. Я должна была пойти куда-то, потом впала в депрессию. Мое тело словно
разбухло и все чесалось. Я чувствовала себя вялой». Физические симптомы указывают, что ее тело
начинало реагировать, хотя голова все еще не была задействована в этом процессе.
На одном из занятий я заметил, что ее дыхание, когда она лежала на табурете, стало лучше.
Дыхательные волны доставали низа живота, образуя небольшие непроизвольные вибрации в области
таза. Это было началом появления сексуальных чувств, которые отличались от ощущений в гениталиях.
Она также развила сильную вибрацию в своих ногах. На одном занятии она села на пол и сказала: «В
голове у меня засела одна лишь мысль — я не хочу».
Она не хотела прилагать никаких усилий. Она устала бороться. Это то, что говорила ей депрессия
на языке тела, но она не понимала этого, потому что не была в контакте со своим телом. Она хотела,
чтобы ее поддерживали, помогали, даже заботились, но она все еще не могла позволить себе попросить
об этом. Кроме того, она не могла разозлиться на свою мать, потому что думала, ей все еще нужно
материнское одобрение. Неодобрение означало смерть.
Темы смерти, ужаса и сексуальности содержались в ее повторяющемся сне. «Мне около
четырнадцати лет, я сплю на тахте, откуда мне виден длинный коридор. Во сне я слышу стук шагов по
коридору. Они все приближаются и приближаются, наконец я увидела бородатого старика в длинном
пальто. Меня охватил сильный страх. Когда он подошел к дверному проему, я понимала, что бежать
некуда и единственное, что мне осталось сделать, это замереть, притворившись мертвой, в надежде, что
он меня не заметит. Ужас парализовал меня». Она ассоциировала фигуру бородатого старика в длинном
пальто с ортодоксальными евреями, которых можно увидеть на кладбищах и которые за плату
подпевают молитве об умершем.
Важный сексуальный аспект этого сна можно вывести из того факта, что в нем она видела себя
четырнадцатилетней, то есть в том возрасте, когда она могла дать волю любому своему чувству или
желанию мастурбировать. Очень важно и то, что ее ужас был таким подавляющим, что она не могла
произнести ни звука. Хотя страх проецируется на мужской образ, он исходит от ее матери, так как Марта
сама не раз замечала: «Мать скорее разрешит мне умереть, чем уступит моим желаниям». Одно из ее
желаний было сблизиться со своим отцом.
Hosted by uCoz