 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ощущениями, к нему относящимися. Однако на этом дело не кончается. Инстинкт
либо сохраняет свою силу, либо восстанавливает ее, либо - еще вариант -
заново пробуждается в сходной ситуации. Он возобновляет свои претензии, а
поскольку путь к их нормальному удовлетворению прегражден тем психическим
блоком, который можно назвать "шрамом (бывшего) подавления", то инстинкт,
как правило, добивается своего в каком-нибудь другом, более уязвимом пункте.
В результате этого "обходного маневра" инстинкт получает свое - но уже в
виде так называемого "суррогатного удовлетворения", не имеющего санкции Эго
и им не осознаваемого. В сущности, появление этих суррогатов удовлетворения
является симптомом того, что подавленный инстинкт вновь предъявил свои
требования, так что весь процесс образования симптомов можно по
справедливости назвать "возвращением подавленного". Крайне существенно,
однако, что на сей раз подавленное возвращается уже в "замаскированной", то
есть измененной или искаженной по сравнению с исходной, форме (ибо только в
таком виде оно может обойти блоки в Эго).
Я надеюсь, что эта аналогия позволит нам полнее понять результаты, к
которым приводит подавление инстинктов в ходе человеческой истории.
8. Историческая правда
Все мои психологические экскурсы имели целью сделать более убедительным
тезис, что Моисеева религия оказала влияние на еврейский народ лишь после
того, как вернулась в виде более или менее подавленной традиции
(соответствующей у индивидуума подавленному переживанию детства). Но пока мы
едва лишь сделали этот тезис более или менее вероятным. Даже если бы мне
удалось его доказать, все равно останется ощущение, что мы выполнили только
качественную часть нашей задачи. Во всех вопросах, связанных со становлением
религии - и уж конечно становлением еврейской религии, - остается нечто
величественное, доселе не ухваченное никакими нашими рассуждениями. В этом
процессе должны участвовать, следовательно, и какие-то иные факторы, для
которых вряд ли можно указать вполне адекватные аналогии, - факторы, столь
же уникальные и мощные, как сама вырастающая из них система религиозных
убеждений.
Посмотрим, нельзя ли подобраться к этим факторам с обратной стороны. Мы
понимаем, что первобытный человек нуждался в боге, который был бы
устроителем мира, вожаком его орды, той силой, которая возьмет на себя
заботу о нем. Поклонение такому богу постепенно вызревает в тени поклонения
умершим предкам, о которых традиция все еще кое-что помнит. Человек и в
более поздние времена - наше, например, - тоже остается по сути инфантильным
и так же нуждается в покровительстве, даже когда считает себя совершенно
взрослым; он и тогда не может отказаться от помощи своего бога. Все это
бесспорно, и, тем не менее, трудно понять, почему этот бог должен быть
Единственным и почему переход от политеизма к монотеизму представляется
участвующим в нем людям событием столь грандиозного значения. Верно, мы
показали выше, что верующий соучаствует в величии своего бога, и чем
могущественнее этот бог, тем надежнее его покровительство. Но бог может быть
могущественным, и не будучи единственным: многие народы тем более чтили
своего главного бога, чем многочисленнее было семейство низших богов, над
которыми он властвовал, и это его величие нисколько не уменьшалось оттого,
что существовали и другие боги. Кроме того, если бог один, то есть,
универсален и правит над всеми землями и народами, то каждый отдельный
человек (или народ) неизбежно утрачивает нечто от интимной связи с ним -
ведь ему приходится, так сказать, делить своего бога с чужеземцами.
(Впрочем, он может компенсировать себя убеждением, что именно к нему этот
бог все же более благосклонен, чем к другим). Верно также, что принятие
концепции единого бога означает огромный шаг по пути духовности; но это тоже
не помогает нам объяснить, чем такая концепция могла покорить умы людей
поначалу.
Истинно верующий человек знает ответ на наш вопрос. Истинно верующий
человек, несомненно, скажет, что идея единственного бога потому произвела
столь грандиозное впечатление на человечество, что в ней содержалось зерно
