 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
27
который, словно через волшебную реторту, проходят парни и девушки
- благонамеренные
жители Среднего Запада на входе и форменные выродки на выходе. То, что позволено до,
непристойно после, и наоборот. Прежние табу становятся императивами: то, что было
очевидным, следует рассматривать как глупость, а то, что было до боли родным, должно быть
изжито. Ясно, что подобная трансформация требует полного переосмысления своего прошлого.
После такого переосмысления приходит осознание того, что эмоциональный разрыв с прошлым
был прощанием с детски ми грезами, что люди, игравшие некогда столь значительную роль в
жизни, всего лишь ограниченные провинциалы. То, что некогда служило предметом гордости,
теперь стыдливо вспоминается как малозначимый эпизод собственной «предыстории». Такие
эпизоды могут вытесняться из памяти, если они чересчур противоречат тому образу, которому
хочется соответствовать в настоящее время. Так, богатый яркими воспоминаниями выпускной
бал в воспроизводимой в сознании биографии вытесняется ничем не примечательным, как
казалось ранее, вечером, когда руки в первый раз взялись за рисовальную кисть, а отсчет «новой
эры» ведется не со дня обращения к Иисусу в летнем лагере церковной общины, а совсем с
другого события (поначалу воспринимавшегося как жутко постыдного, а теперь - как момент
окончательного самоутверждения) - с утраты девственности на заднем сидении автомобиля. Мы
идем по жизни, перекраивая календарь своих святых дней, снова и снова возводя и разрушая
дорожные столбы - вехи времени - на нашем пути к постоянно обновляющимся целям. Теперь-то
мы знаем, что нет таких чар, которые новая путеводная звезда не смогла бы развеять. Позднее
Гринвич-вилледж тоже может стать лишь очередным этапом, вехой в жизни, очередным
экспериментом, очередной ошибкой. Старые вешки могут извлекаться из-под обломков некогда
отброшенных хронологий. К. примеру, обращение к церкви в летнем лагере позднее может
расцениваться как первый нетвердый шаг на пути к истине, которую человек осознал полностью,
лишь став католиком. Но оценка того же самого прошлого может производиться и в абсолютно
не известных ранее упорядочивающих категориях. Так, с помощью психоанализа можно
обнаружить, что обращение к религии и сексуальная инициация, гордость за одно и стыд за
другое, равно как ранние и поздние интерпретации обоих событий, - все это прямое следствие
невротического синдрома. И так далее - до бесконечности.
Дабы избежать сходства с викторианским романом, мы в предыдущих абзацах едва
сдерживали себя, чтобы не наставить кавычек. Ведь понятно, что мы были не совсем искренни,
когда говорили о «понимании» и «постижении». ««Истинное»
понимание нашего прошлого и
составляет нашу точку зрения сегодня, а она, вполне очевидно, может измениться.
Следовательно, «истина»
- понятие не пространственное, а временное. Нынешнее «прозрение»
завтра становится «рационалистическим объяснением», и так до самой смерти.
Социальная мобильность (перемещение с одного социально го уровня на другой), как и
мобильность географическая, оказывает очень сходное влияние на процесс переосмысления
жизненного пути. Вспомним, как меняется Я-образ при восхождении вверх по социальной
лестнице. Быть может, самым печальным в подобных изменениях является пересмотр отношения
к самым близким людям и связанным с ними событиям. Например, все, что связано с детством,
проведенным в итальянском гетто, подвергается злобному искажению после того, как человек,
наконец, въехал в особняк престижного пригородного района. Девушка, о которой мечтал
юноша, со временем превращается в неотесанную, хотя и симпатичную, простолюдинку. Друзья
детства еще долго будут назойливо напоминать нам о прежнем нашем Я-об-разе, а вместе с ним и
о мальчишеских понятиях чести, суевериях и дворовом патриотизме. Даже мама, бывшая для нас
некогда осью вращения вселенной, с годами оказывается старой неопрятной итальянкой,
которую время от времени ты должен ублажать, притворяясь ребенком, хотя он давно умер в
тебе. Нарисованная нами картина стара, как мир: конец детства - это всегда ниспровержение
богов. Новым является лишь то, что большинство детей в нашем обществе не просто вырастают
из детства, но, взрослея, попадают в социальный мир, совершенно не понятный их родителям.
Таково неизбежное следствие массовой социальной мобильности. Мобильность в американском
обществе очень высока, поэтому кажется, что многие американцы тратят годы жизни на
пересмотр своих истоков, рассказывая (себе и другим) все новые варианты истории о том, чем
они были и чем стали, принося даже собственных родителей в жертву священному ритуалу
перекройки сознания. Думается, излишне напоминать, что фразы «чем мы были» и «чем мы
стали» следует заключать в кавычки. Случайно ли во фрейдистский миф об отцеубийстве
американское общество поверило с готовностью, особенно недавние представители среднего
