 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
66
безжалостно потопить конкурента, ибо в противном случае он обанкротится сам. Но именно он
делает выбор между жестокостью и банкротством. Ради сохранения своего респектабельного
имиджа в обществе кому-то действительно «приходится» порывать, к примеру, со своими
гомосексуальными связями, но он сам делает выбор между положением в обществе и
приверженностью данному половому извращению. У судьи действительно иногда «нет выбора»,
и он «должен» вынести смертный приговор, но при этом он решает, остаться ему в должности, на
которую некогда давал согласие, зная, что она может привести к подобной ситуации, или уйти в
отставку. Люди ответственны за свои поступки. Они пребывают в «дурной вере», когда
приписывают железную необходимость тому, что в действительности выбирают сами. Даже
закон, эта цитадель «дурной веры», начал осознавать данный факт, столкнувшись с нацистскими
военными преступниками.
Описывая антисемита как тип человека, Сартр мастерски нарисовал картину наиболее
отвратительной разновидности «дурной веры» в действии. Антисемит - это человек, который
неистово отождествляет себя с какой-то мифической сущностью («нация», «раса», «народ») и
при этом пытается отделаться от знания о своей собственной свободе. Антисемитизм (как любая
другая форма расизма и фанатичного национализма) - это «ложная вера» par excellence'T,
поскольку отождествляет людей лишь с одной, частной социальной характеристикой. Все
человечество оказывается лишенным свободы. Человек любит, ненавидит и убивает в рамках
некоего мифологического мира, в котором люди суть их социальные обозначения: член СС есть
то, что говорят его знаки различия, а еврей есть символ презрения, вышитый на лагерной
униформе.
Между тем предельная разновидность «дурной веры» не ограничивается кафкианским
миром нацизма и его тоталитарными аналогами. Она существует в нашем обществе и в других
аутентичных формах самообмана. Вспомним хотя бы смертную казнь в приверженных идеям
гуманизма обществах. Наши палачи, как и их нацистские коллеги, представляются честными
слугами общества с безупречно чистой, хотя и заурядной, совестью, - слуга ми, которые в силу
необходимости перебороли слабость ради выполнения своего долга.
Мы не будем здесь пускаться в рассмотрение этических импликаций
«дурной веры» (об
этом поговорим в кратком отступлении
- в следующей главе), а вместо этого вернемся к
исходному взгляду на общество, который мы обрисовали с помощью приведенных выше
рассуждений. Коль скоро общество представляет собой сеть социальных ролей, каждая из
которых может стать постоянным или временным оправданием, позволяющим ее исполнителю
снять с себя ответственность, то можно утверждать, что обман и самообман составляют суть
социальной реальности. Это не случайное качество, которое можно искоренить каким-нибудь
моральным реформаторством или еще чем-то, а присущий социальным структурам
функциональный императив. Общество способно поддерживать себя только в том случае, если
его фикциям (его «как если бы» характеру, используя выражение Ганса Файхингера) хотя бы
часть его членов придает онтологический статус в течение некоторого промежутка времени - по
крайней мере, то общество, каким мы его знаем на протяжении человеческой истории.
Общество предоставляет индивиду гигантский механизм, с
помощью которого он может
скрывать от себя свою собственную
свободу. Но если и есть хоть малейшее подтверждение
возможности свободы, то только благодаря обществу. Мы - социальные существа, и наше
существование обусловлено спецификой
социальных координат. Одни и те же ситуации могут
стать ловушкой «дурной веры», а могут и помочь обрести свободу. Каждую социальную роль
можно играть сознательно или слепо. И в той мере, в какой ее играют сознательно, она способна
оказаться
проводником наших собственных решений. Любой социальный
институт может
обеспечить алиби и стать инструментом отчуждения от собственной свободы. Но, по крайней
мере, некоторые, институты могут стать и надежной защитой для действий свободных людей. В
этом случае осознание феномена «дурной веры»
необязательно приведет нас к взгляду на
общество как на универсальное царство иллюзий, а скорее всего более отчетливо высветит
парадоксальный и бесконечно зыбкий характер нашего социального бытия.
Теперь возьмем другое понятие философии экзистенциализма - то, что Мартин Хайдеггер
назвал dasman. Это немецкое слово нельзя перевести на английский язык буквально. В немецком
оно употребляются так же, как и английское местоимение One в безличных предложениях типа
“One does not do that” (“Man tat das nich” - «Так не делают»). Тот же смысл передает французское
