 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ли? — проникнуть сквозь эту стену вежливости, восстановить более близкие рабочие
отношения. Она была приветлива, холодна и совершенно не желала вспоминать о каких-
либо иных отношениях. Я думал: ей нужно время, как она и сказала; это нормально, даже
хорошо — иметь некоторую отсрочку, когда случается что-то неожиданное. Кейт очень
хорошо держится, если рассматривать все в целом. Но потом я подумал: она отгородилась
стеной; мы потеряли все, к чему шли долгие месяцы; она отступит теперь назад так
далеко, что никогда больше не рискнет выйти из своего укрытия. Я чувствовал надежду,
беспокойство, ожидание, подавленность. Ее яркое платье казалось печальной насмешкой.
Ее лицо, хотя и не выглядело по-настоящему печальным, явно больше не соответствовало
ее платью.
22 октября
На следующий день, во вторник, Кейт должна была прийти в 10 часов утра. Она не
пришла. Ни слова, ничего. Я сидел в ожидании, пытался читать, чувствовал себя
беспокойным, расстроенным, злым, виноватым. Обычно я не разыскиваю пациентов, когда
они пропускают сеансы, — отчасти из принципа (лучше, если пациент чувствует, что его
потребности важнее всего), отчасти из гордости, отчасти из уважения к самостоятельности
человека — но на этот раз? Я позвонил Кейт домой. Ответа не было. Я позвонил на работу.
Кейт быстро подошла к телефону, говорила деловым тоном. Она забыла, закрутилась на
работе. Нет, она не думает, что это имеет какое-то особое значение. Нет, она не хочет
прийти в другое время сегодня. Нет, она не хочет, чтобы я специально выделил ей время
завтра (обычно по средам мы не встречались). Обычное время в четверг будет вполне
удобным. Она сожалеет, что заставила меня беспокоиться. Благодарит за звонок.
Осторожна, вежлива, недоступна.
24 октября
Четверг был совсем другим. Когда я открыл дверь в приемную, я сразу почувствовал
исходящие от нее волны гнева. Она не ответила на мое приветствие, не посмотрела на
меня, прошествовала в кабинет, села на твердый стул у стола и посмотрела мне прямо в
глаза.
— Я размышляла о вашем намерении уехать, о том, как вы в одностороннем порядке
объявили мне об этом, и пришла к выводу, что вы бесцеремонны, безответственны и
совершенно лживы. — Резкий, тяжелый удар прямо между глаз.
Я был в нокауте. Эта женщина не играла. Она в ярости и была намерена
продемонстрировать мне это. Я хотел возразить, объяснить, но внезапно почувствовал
какую-то гордость за нее. Она не собиралась все это так оставлять. Это прорыв. И я
почувствовал некоторое облегчение.
— Расскажите, каким я кажусь вам, Кейт, — попросил я спокойно, стараясь быть очень
искренним сейчас.
— Хочу спросить вас: вы что, думаете, что имеете право зачем-то приглашать людей
работать с вами, поощрять их к тому, чтобы они доверяли вам, настаивать на том, чтобы
они относились к психотерапии как к главному событию своей жизни, а затем объявлять: “Я
собираюсь уехать на время. Кто-нибудь другой позаботится о вас”. Что дает вам право так
относиться к людям? — Ее глаза сверкали, голос дрожал от напряжения, челюсти были
сжаты.
— Кейт, я чувствую, вы всерьез разозлились на меня. Вы просто в бешенстве и
обрушиваете его на меня с огромной силой.
Эх! Какой глупый, пустой ответ! Я хотел, чтобы Кейт знала: она по-прежнему важна для
меня, я знаю, что она ведет себя сейчас абсолютно правильно, я не хотел говорить с ней
покровительственным тоном или каким-то образом отстраняться от нее. Но мой ответ был
ходульным, это был ненастоящий ответ. Сила ее чувств соединилась с моими собственными
самообвинениями, я занял оборонительную позицию и заговорил скованно, принужденно и
неловко.
— Доктор Бьюдженталь, я задала вам вопрос. Будьте любезны ответить.
— Вы правы, Кейт, я вам не ответил. Думаю, сила вашего гнева поразила меня
настолько, что я почувствовал сожаление, вину и...
