 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
— Что случилось, Ла... Лоренс? — снова я начал называть его уменьшительным именем
“Ларри”, которое было так неуместно по отношению к этому человеку.
— Я сейчас не помню. Хм-м. Кажется, всегда находились причины для того, чтобы все
складывалось не так, как я хотел. — Он беспокойно заерзал на кушетке. — Пожалуй, я
сяду, хорошо? — Он спустил ноги на пол.
— Почему ты не поехал в лагерь, Ларри? — ну вот, имя вырвалось; к моему удивлению,
он, казалось, не заметил этого. Интуиция подсказывала мне, что его беспокойство означает
желание уйти от чего-то неприятного.
— А, это. Я не знаю, Джим. Это неважно. Так случалось не раз. Я уверен, что предки
думали, что у них веские причины. Они всегда были такие рассудительные.
— Вы и сами сейчас довольно рассудительны, но, кажется, не можете ни на чем
сосредоточиться. — Я решил оставить вопрос о летнем лагере и уделить внимание
внезапному падению его интереса.
— Ну да, вероятно. Подождите минуту, позвольте мне просто прислушаться к себе,
хорошо? — Он замолчал на минуту, запрокинул голову и, казалось, отключился. Его
поведение напомнило мне те месяцы, когда он пытался прийти к внутреннему осознанию,
но ограничивался лишь смутными общими фразами о себе. Ларри проделал большой путь,
и я был доволен нашей совместной работой.
— Ничего, — сообщил он. — Кажется, что я — чистый лист. Не чувствую ни радости, ни
огорчения, ничего абсолютно. Когда я думаю о чем-то, мне вспоминаются только события
двадцати—тридцатиминутной давности, например, мой поход в обувную мастерскую или то,
что вы назвали меня “Ларри”. (Он заметил, я должен был догадаться.) Звучит забавно,
меня не называли так много лет.
— Ларри — ты и правда больше похож на Ларри в эти дни — я не понимаю, что
происходит, но, думаю, на каком-то уровне ты отгородился от своих чувств. Просто
огромный контраст между тем напряжением, которое ты испытывал несколько минут назад,
и теперешней опустошенностью.
— Возможно, так, но... — Пауза. — Я не знаю. Просто я чувствую себя каким-то
запутавшимся и отрешенным. — Он бессознательно поправил рукой подушку. — Я даже не
могу точно припомнить, о чем мы говорили.
— Ты по-прежнему очень рассудителен, но настолько отделен от того, что происходит у
тебя внутри, что я не верю, что ты в самом деле открыт для большей эмоциональной
вовлеченности.
— Да, возможно. Ну, посмотрим... — Опять молчание. Я мог почувствовать каждый
незначительный поворот в нем по направлению к большей внутренней открытости.
— Главное, я осознаю: какое-то отдаленное напряжение, как будто приближение грозы
на горизонте. Я боюсь ее — так же, как боялся своих страхов. Ну и ну! Я и не знал об этом.
Да, это такое же зловещее предчувствие. — Пауза. — Я и правда научился бояться того,
что происходит внутри меня, да? Я чувствую, словно что-то однажды появится оттуда и
разрушит меня. Сначала страх небытия, теперь гнев, который хочет уничтожить все вокруг.
Хм-м. Джим, я действительно чувствую, что он растет во мне сейчас, и я вовсе не уверен,
что хочу рискнуть дать ему волю.
— Он так силен, что ты не знаешь, сможешь ли ты управлять собой, верно? — Я
чувствовал, как легкие изменения в атмосфере, все перемены во внутреннем переживании
Ларри. Я наблюдал легкое напряжение его мышц, когда он более неподвижно сидел на
кушетке, и изменение его дыхания, которое стало короче и несколько чаще. Возможно, я
заметил и другие сигналы. Он снова поправлял наволочку на подушке, тщательно
расправляя ее и с особой точностью пригоняя друг к другу уголки.
— Я в смятении. — Звук застрял в горле.
— Очевидно, тебе необходимо это смятение, — настаивал я.
— Возможно. Я не в состоянии сейчас думать особенно ясно.
— Было бы слишком страшно позволить себе узнать правду о том, что происходит
внутри тебя.
— Да, я знаю, что близок к панике, страшной панике.
— Ты в смятении, потому что не хочешь испытывать страх.
— Я чувствую, что должен сдерживать его, должен.
— Очень важно каким-то образом сдерживать это чувство.
