 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
сострадания. Они возникали из представлений о Дженнифер как о женщине, которая
жаждет танцевать, а сама едва стоит, пошатываясь на больных ногах. Потому что за ее
бесплодными попытками говорить и делать все абсолютно правильно скрывался добрый и
мягкий человек, который искренне хотел любить и быть любимым. Просто много-много лет
назад она усвоила: прежде, чем заслужить любовь, нужно заслужить одобрение. А
одобрение ее матери можно было заслужить, только жестоко подавляя свою внутреннюю
жизнь и заставляя себя соответствовать внешним стандартам. Таким образом, ее
внутреннее чувство, ее Я, должно было безжалостно отвергаться.
15 мая
После того как мы проработали три месяца, я уже не видел реальной вероятности, что
Дженнифер причинит зло Берту или себе. С другой стороны, она осталась почти такой же
беспощадной, как и раньше, настаивая на подлости Берта и на том, что он заслуживает
наказания. Она мало что изменила в своей постоянной самокритике. Сегодня Дженнифер
лежала на кушетке, рассказывая мне еще об одном бесполезном и расстроившем ее
разговоре с Бертом.
— Он говорит такие противоречивые вещи. Как я вообще могу верить ему?
— Что вы имеете в виду, Дженнифер?
— Он смотрит на меня таким печальным взглядом и говорит, что на самом деле
сожалеет о том, какую боль причинил мне, и мне кажется, он говорит правду. То есть на
минуту кажется. Ну, не то чтобы я действительно была убеждена, но он кажется таким
искренним. Возможно, мне просто хочется верить в это. Но я не понимаю, как смогу когда-
нибудь поверить в то, что он говорит. Как бы то ни было, он кажется... Но это так трудно —
читать по глазам. Возможно, я просто вообразила это. Так просто оказаться одураченной,
и я знаю...
— Дженнифер, — устало перебил я, как уже много раз до этого. — Дженнифер, вы
столько раз перебивали сами себя, что я уже потерял нить того, о чем вы говорите. Вы
начали говорить о том, что Берт говорит противоречивые вещи, и кончили тем, что стали
противоречить самой себе, а затем — противоречить своим противоречиям. Ваш
внутренний критик совершенно немилосерден в том, что он с вами делает.
— Я знаю. Но ничего не могу с этим поделать. Может быть, я и не пыталась по-
настоящему. Я ведь и не знала, как часто я это делаю, пока вы не указали мне... —
Дженнифер не позволяет себе ни извинений, ни даже объяснений. В том, как она сама
судит себя, видна ее жесткая, беспощадная мать.
— Очевидно, вы не доверяете себе.
— Да, я... То есть нет, вероятно, нет. Трудно понять. А я и правда хотела рассказать
вам о том, как Берт лжет мне. — Как она сразу осеклась! Должно быть, это было для нее
мучительно.
— Расскажите мне.
— Ну, муж говорит, что сожалеет, что я так расстроилась из-за его связи с Элен, а
затем выворачивает все наизнанку и говорит, что не может по-настоящему сожалеть об
этой связи! Как я могу верить такому двуличному человеку? Как я вообще могу теперь
верить кому-нибудь?
— Дженнифер, вам трудно понять, как он может положительно относиться к тому, что
пережил с Элен, и вместе с тем сожалеть о том, как это подействовало на вас, не так ли?
— Да, конечно. Что убивает меня? То, что он больше беспокоился о том, чтобы трахнуть
Элен, а не о моих чувствах! Это по-прежнему меня бесит. И он еще говорит, что его
беспокоят мои чувства! Ни черта они его не беспокоят, это ясно. Почему он по-прежнему
лжет мне?
— Я вижу, вам необходимо настаивать на том, что Берт лжет.
— Почему вы так говорите? Мне “необходимо настаивать”? Ведь он делает это, разве
нет?
— Нет.
— Нет? Что вы имеете в виду? Вы пытаетесь оправдать его? Разве я страдаю не по его
вине?
— Вы по-настоящему рассердились на меня за то, что я не согласен с вашей точкой
зрения.
