Navigation bar
  Print document Start Previous page
 6 of 181 
Next page End  

И тут приоткрывается одно скрытое до тех пор допущение, которое стоило бы
сформулировать явно.
Среди профессиональных, культурных и экзистенциальных ролей, с которыми мы имеем
дело в психотерапевтическом поле, есть три позиции: супервизора, имеющего опыт
нуждающегося в помощи клиента и помогающего терапевта, концептуалиста, владеющего
теоретическими средствами наблюдения и анализа психотерапевтического процесса, и того
не имеющего пока устойчивого имени персонажа, который в косвенной речи обычно
именуется словами с приставкой “само” (тот “сам”, кто считается носителем и предметом
самосознавания, самопонимания, самоотношения, самодействия, саморазвития и …
самопомощи в этом далеко не простом и не легком деле). Эти три позиции объединяет то,
что они, по сути, являются автопозициями, между которыми разворачивается процесс
рефлексивной автокоммуникации и обмен какими-то странными энергиями и
символическими продуктами, причем происходит все это непосредственно в пространстве
культуры, на ее сценах и экранах, а не на площадках профессионального
психотерапевтического цеха.
Далее, когда один из этих персонажей, психотерапевт — ввиду особой психической
одаренности и/или большого профессионального опыта — получает преимущество
перформативности, когда все его поведенческие жесты (по всем психическим
модальностям и функциям, включая концептуальные) начинают удовлетворять принятым в
психотерапевтическом сообществе критериям экзистенциальной прагматики, он вступает на
поле автопсихопоэзиса и получает (или захватывает?) роль не просто выдающегося
представителя профессионального цеха, но и культурного героя, претендующего на
своеобразное антропологическое авторство, на творчество (или возрождение) новых фигур
человечности³.
Эта новая роль психотерапевта на театре культуры является условием и своеобразия
психотерапевтической словесности, и нарастающего интереса к ней. Случаи из
повседневной профессиональной практики превращаются тут в экзистенциальные истории,
в сопровождающее их сознавание привходит совокупный опыт антропологического
воображения.
Непомерные претензии? Или одна из реалий наблюдаемой психологической культуры?
Еще одна форма психофантастики или психологически реалистическое упование? Духовная
провокация, как выражался в сходных обстоятельствах начала века С.Н. Булгаков, или
искренние показания внутреннего сознавания?
И на эти вопросы предоставлено отвечать нам самим. Даже самая замечательная
психотерапевтическая словесность тут только “помощь для самопомощи”!
О.И. Генисаретский
                                                                
3
Генисаретский О.И. Окрест вершин: антропологическое воображение и перфективный праксис //
Совершенный человек. Теология и философия образа. М., Валент, 1997, с. 261—290.
Hosted by uCoz