 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
руки Ивака падают и рассыпаются. Кляча стоит, мигает. Трясется, как в предсмертном ознобе... В тот
миг я его предал...
-
С-со-бе-р-ри, - лениво выцеживает Ивак, взглядом указывая на рассыпавшиеся спички.
-
He соберу, - взглядом отвечает Клячко и перестает мигать. Почему-то перестает...
Ивак на четыре года старше и на 20 кэгэ тяжелее. Смотрит на Клячко понимающе сверху вниз.
Ухмыляется одной стороной морды. Ставит одну ногу чуть на носок. Сценически медлит. Небрежно
смазывает Клячко по лицу, но...
Тут, очевидно, получилась иллюзия - Ивак как бы смазал, но и не смазал - ибо - трик-трак!-
невесть откуда взявшимся профессорским прямым слева Клячко пускает ему из носу красную ленточку и
академическим хуком справа сбивает с ног. Четко, грамотно, как на уроке. Но на этот раз никто, в том
числе и я, своим глазам не поверил.
Ивак поднимается с изумленным рычанием. Ивак делает шаг вперед, его рука начинает
движение, и кадр в точности повторяется... Ивак поднимается опять, уже тяжело... как бы бьет - и еще
раз - трак-тарарак! - то же самое в неоклассическом варианте: хук в нос слева, прямой в зубы справа и
еще четверть хука в челюсть, вдогон. Нокаут.
Ивак уползает, окровавленный и посрамленный. Убегает наконец и что-то сообразившая кошка.
Но...
Вот она, непригодность для жизни! - с Клячко сделалось что-то невообразимое, он сам тут же и
уничтожил плоды великой победы, создавшей ему Суперстатус!!..
Ивак-то уполз, а Кляча упал на землю. Кляча зарыдал и завыл благим матом, забился в судороге -
короче, с ним сделалась истерика - хуже того, его тут же стошнило, вывернуло наизнанку, чуть не
подавился блевотиной...
Вокруг сразу опустело, все потеряли интерес... Мы с подоспевшим Яськой насилу дотащили
Клячко домой: у него подкашивались ноги, он бредил, уверял, что теперь должен улететь. «Куда?» - «В
Тибет... В Тибет... Все равно...»
Недели две провалялся с высоченной температурой...
Мы ждали расправы, но Иваков исчез. Исчез навсегда.
Маэстро заединичья
Вовка Ермилин был старше меня года на два. В наш класс попал в результате второгодничества.
Белобрысый, с лицом маленького Есенина, низенький, худенький, но ловкий и жилистый, очень быстро
поставил себя как главарь террористов, свергнув с этой должности Афанасия. Перед ним трепетали
даже старшеклассники. И не из-за того, что много дрался пли применял какие-то приемчики, нет, дрался
не часто и не всегда успешно: Яська, например, на официальной стычке его основательно поколотил,
после чего оба прониклись друг к другу уважением.
Силы особой в нем не было - но острый режущий нерв: светло-голубые глаза стреляли холодным
огнем, а когда приходил в ярость, становились белыми, сумасшедшими...
Отец Ермилы был алкоголик и уголовник; я видел его раза два в промежутках между
заключениями: отекший безлицый тип, издававший глухое рычание. Сына и жену бил жестоко. Мать
уборщица - худенькая, исплаканная, из заблудившихся деревенских.
В комнатенке их не было ничего, кроме дивана с торчащими наружу пружинами и столика,
застеленного грязной газетой. Ермила был плохо одет и нередко голоден.
Симпатия, смешанная с неосознанным чувством вины, тянула меня к нему. У него не было ни
одной книги. Я попробовал приохотить его к фантастике, не пошло... А сам жадно впитывал его
рассказы о тайной жизни улиц, пивных, подворотен, рассказы на жарком жаргоне, убогом по части
слов, но не лишенном разнообразия в интонациях...
Однажды зимой Ермила спас школу от наводнения: заткнул задом огромную дырку в лопнувшей
трубе. Почти полчаса пришлось ему пробыть в неестественной позе, сдерживая напор ледяной воды...
Память имел прекрасную на все, кроме уроков, любил яркими красками рисовать цветы, пел
голубым дискантом тюремные песни...
Из школы его вскоре исключили. Уже зная о том, что предстоит, Ермила напоследок сам
