 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
обучается уже где-то в середине первого десятилетия жизни, - для него было непосильно. Прочел уйму
книг по психологии, но...
- Немудрено - книги одно, жизнь другое...
- Некоторые всплески, правда, удивляли. Мог угадывать, например, кто из класса когда будет
вызван к доске, спрошен по домашнему заданию... Нетрудно представить, сколь ценной была эта
способность в наших глазах и как поднимала нашу успеваемость. Как он это вычислял, оставалось
тайной. Предугадывать, когда спросят его самого, не умел; впрочем, ему это и не было нужно...
Еще помню, как-то, в период очередной моей страдальческой влюбленности, о которой я ему не
сказал ни слова, Клячко вдруг явился ко мне домой и после двух-трех незначащих фраз, опустив голову и
отведя в сторону глаза, быстро заговорил: «Я знаю, ты не спишь по ночам, мечтаешь, как она будет
тонуть в Чистых прудах, а ты спасешь, а потом убежишь, и она будет тебя разыскивать... Но ты
знаешь, что тонуть ей придется на мелком месте, потому что ты не умеешь плавать. И ты
думаешь: лучше пусть она попадет под машину, а я вытолкну ее из-под самых колес и попаду сам, но
останусь живой, и она будет ходить ко мне в больницу, и я поцелую ее руку. Но ты знаешь, что ничего
этого никогда не будет...»
Я глядел на него обалдело, хотел стукнуть, но почувствовал, что из глаз текут ручейки. «Зачем...
Откуда ты все узнал?» - «У тебя есть глаза»...
-
И вы говорите, что это никудышный психолог...
- А вот представьте, при эдаких вспышках этот чудак умудрялся многое не воспринимать...
Не чувствовал границ своего Запятерья. Не догадывался, что находится не в своей стае, что его
стаи, может быть, и вообще нет в природе... Не видел чайными своими глазами, а скорее, не хотел
видеть стенку, отделявшую его от нас, стенку тончайшую, прозрачную, но непроницаемую. Мы-то ее
чувствовали безошибочно...
Он был непоколебимо убежден, что назначение слов состоит только в том, чтобы выражать
правду и смысл, вот и все. Никакой тактики. С шести лет все знавший о размножении, не понимал
нашего возрастного интереса к произнесению нецензурных слов - сам если и употреблял их, то лишь
сугубо теоретически, с целомудренной строгостью латинской терминологии. Но кажется, единственным
словечком, для него полностью не понятным, было нам всем знакомое, простенькое - «показуха».
В четвертом классе лавры успеваемости выдвинули его в звеньевые, и он завелся: у звена имени
Экзюпери (его идея, всеми поддержанная, хотя, кто такой Экзюпери, знали мало) - у экзюперийцев,
стало быть, - была своя экзюперийская газета, экзюперийский театр, экзюперийские танцы и даже
особый экзюперийский язык.
С точки зрения классной руководительницы, однако, все это было лишним - для нее очевидно
было, что в пионерской работе наш звеньевой кое-что неправильно понимает, кое-не-туда клонит.
После доноса самодеятельного стукача Перчика, претендовавшего на его должность, Клячко был с
треском разжалован, на некоторое время с него сняли галстук. Обвинение звучало внушительно:
«Противопоставляет себя коллективу». Народ безмолвствовал. Я был тоже подавлен какой-то
непонятной виной...
Попросил слова и вместо защитной речи провякал вяло, что он исправится, он больше не будет.
Академик заплакал. «Тут чья-то ошибка, - сказал он мне после собрания, -
наверно, моя. Буду
думать...»
Представьте, чайничек этот не постигал даже того, почему получает пятерки. Удивлялся:
заведомо враждебные учителя (было таких трое, его не любивших, и среди них классная
руководительница) ставят эти самые пятерки с непроницаемой миной, скрипя сердцем (мое выражение,
над которым Кляча долго смеялся), - что же их вынуждает?
А всем было все ясно, все видно, как на бегах. Да просто же нельзя было не ставить этих пятерок
- это было бы необыкновенно. Учительница истории вместо рассказа нового материала иногда вызывала
Клячко. Про Пелопоннесскую войну, помнится, рассказывал так, что нам не хотелось уходить на
перемену. «Давай дальше, Кляча! Давай еще!» (У Ермилы особенно горели глаза.)
- А как с сочинениями на заданную тему?..
- Однажды вместо «Лишние люди в русской литературе» (сравнение Онегина и Печорина по
заданному образцу) написал некий опус, озаглавленный «Лишние женщины в мировой классике».
