 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Карен Хорни: «Самоанализ»
55
собрании своей организации. После этого выпивали, и первое, что пришло ему в голову, что,
наверное, он переборщил с выпивкой. С этой мыслью он повернулся на другой бок и
постарался снова заснуть, но не смог. Его раздражала муха, жужжавшая возле лица. Вначале
раздражение было едва заметным, по вскоре переросло в сильный гнев. Неожиданно он
вспомнил недавний сон: кусочком промокашки он раздавил двух домашних клопов;
промокательная бумага была вся в мелких дырках, образовавших правильный узор.
Это напомнило ему о папиросной бумаге, которую он складывал для вырезания узоров,
будучи ребенком. Тогда он был пленен получаемой красотой. В его памяти всплыло одно
воепоминание: он показывает узор из бумаги матери, ожидая от нее восхищения, но в ответ
встречает лишь рассеянный взгляд. Промокательная бумага напомнила ему затем о собрании,
на котором он сидел с отсутствующим видом, рисуя карикатуры на председателя и его
оппонента. И тут слово «оппонент» прямо-таки поразило его, потому что в сознании он не
считал этого человека оппонентом. На голосование была вынесена резолюция, по поводу
которой он испытывал какое-то смутное беспокойство. Но у него не было никаких серьезных
возражений против нее. Поэтому замечание, которое он высказал, было не по существу. Оно
было слабым и не произвело никакого впечатления. И только теперь он понял, что в результате
принятого решения на него переложат массу скучной и утомительной работы. Это было
сделано так ловко, что в тот момент данное обстоятельство от него совершенно ускользнуло.
При этой мысли он внезапно рассмеялся, осознав смысл раздавленных клопов. Председатель и
«оппонент» — они были такими же отвратительными кровопийцами, как клопы. То есть так же,
как он боялся клопов, он боялся и этих «эксплуататоров». Что ж, он отомстил им, пусть даже и
во сне. И головная боль снова исчезла.
В трех последующих случаях, как только начиналась головная боль, он искал скрытый
гнев, находил его, и головная боль исчезала. После этого головные боли вообще прекратились.
Прослеживая этот опыт, прежде всего поражаешься легкости процесса по сравнению с
достигнутым результатом. Но чудеса в психоанализе столь же редки, как и в любом другом
деле. Насколько легко может быть устранен симптом, зависит от его функции в целостной
структуре. В данном случае головные боли не приобрели никакой дополнительной роли,
например мешать Джону в делах, которых он боялся или не хотел делать или которые служили
бы средством продемонстрировать другим, что они его обидели, или причинили боль, или
являлись бы основой для требования к себе внимания и уважения. Если бы головные боли или
любой другой симптом приобрели важные функции, подобные этим, то их излечение
потребовало бы долгой и проницательной работы. Такому человеку пришлось бы
проанализировать все потребности, которым они служили, и они, вероятно, не исчезли бы до
тех пор, пока работа не была бы практически завершена. В случае Джона головные боли не
приобрели ни одной из таких функций и, вероятно, происходили просто от напряжения,
вызванного подавленным гневом.
Избавление от головных болей было немалым достижением, но мне кажется, что мы
склонны переоценивать значение таких грубых, явных симптомов и недооценивать значение
менее ощутимых психических расстройств, в нашем случае таких, как отчужденность Джона от
собственных желаний и мнений и его внутренний барьер в отстаивании своих прав. На эти
расстройства, которые, как оказалось позднее, играли чрезвычайно важную роль в его жизни и
развитии, проделанная им работа совершенно не повлияла. Все ограничилось тем, что он стал в
некоторой степени лучше распознавать признаки нарастающего гнева и избавился от
симптоматических головных болей.
На самом деле каждый из проанализированных Джоном случаев мог дать для осознания
гораздо больше. Так, в его анализе возникшего во время музыкальной комедии гнева было
множество вопросов, которые он не сумел затронуть. Каков был истинный характер его
отношений с женой? Было ли их согласие, которым он так гордился, обусловлено лишь
уступчивостью с его стороны? Главенствовала ли над ним жена? Или же он просто был
чрезмерно чувствителен ко всему, что могло напоминать принуждение? Далее, почему он
подавлял свой гнев? Было ли это необходимо из-за навязчивой потребности в любви и
привязанности? Боялся ли он упреков со стороны жены? Или он был вынужден поддерживать у
себя образ человека, никогда не расстраивающегося по «пустякам»? Боялся ли он, что ему
