 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
22
историю творения, тогда как, по мнению других, доказана ее ложность, причем аргументы
вторых известны первым.
337. Нельзя экспериментировать, если нет чего-то несомненного. Но это не значит, что
определенные предпосылки принимаются на веру. Написав письмо и отсылая его, я полагаю, что
оно дойдет, я ожидаю этого. Экспериментируя, я не сомневаюсь в существовании прибора, что
находится перед моими глазами. У меня множество сомнений, но не это. Вычисляя, я без
всякого сомнения верю в то, что цифры на бумаге ни с того ни с сего не изменяются, я
постоянно, притом безоговорочно, доверяю своей памяти. Уверенность в этом такая же, как и
уверенность в том, что я никогда не был на Луне.
338. Но представим себе людей, которые никогда не были бы вполне уверены в таких вещах,
однако говорили бы, что они, по всей вероятности, именно таковы, а потому не стоит в них
сомневаться. Так что, окажись такой человек в моем положении, он сказал бы: “В высшей
степени мало вероятно, что я когда-либо был на Луне” и т. д. и т. д. Чем отличалась бы жизнь
этих людей от нашей? Ведь существуют же люди, по словам которых всего лишь в высшей
степени вероятно, что вода в котле, поставленном на огонь, закипит, а не замерзнет, и,
следовательно, строго говоря, то, что мы считаем невозможным, для них лишь маловероятно.
Чем же это изменяет их жизнь? Разве не тем лишь, что об определенных вещах они говорят куда
более пространно, чем остальные люди?
339. Представь себе человека, который должен встретить своего друга и не просто смотрит
расписание и идет в определенный час на вокзал , но говорит: "Я не верю, что поезд
действительно придет, но все равно пойду на вокзал”. Он делает все то, что и обычный человек,
но сопровождает это сомнением, недовольством собой и т. д.
340. С той же несомненностью, с какой мы верим в какое-нибудь математическое предложение,
мы знаем, как произносятся буквы А и В, как называется цвет человеческой крови, знаем, что
кровь есть и у других людей и они называют ее “кровью”.
341. То есть вопросы, которые мы ставим, и наши сомнения зиждутся на том, что для
определенных предложений сомнение исключено, что они словно петли, на которых держится
движение остальных [предложений].
342. Иначе говоря, то, что некоторые вещи на деле не подлежат сомнению, принадлежит логике
наших научных исследований.
343. Однако дело не в том, что мы не в состоянии исследовать всего
— и потому вынуждены
довольствоваться определенными предпосылками. Если я хочу, чтобы дверь отворялась, петли
должны быть закреплены.
344. Моя жизнь держится на том, что многое я принимаю непроизвольно. 345. Если с целью
выяснить, какой же это цвет, я спрашиваю кого-то: “Какой цвет ты сейчас видишь?” — то в этот
самый момент я не могу сомневаться в том, понимает ли этот человек немецкий язык, не намерен
ли он ввести меня в заблуждение, не подводит ли меня с названиями цветов моя собственная
память и т. д.
346. Играя в шахматы и стараясь поставить кому-то мат, я не могу сомневаться, например, в том,
не изменяют ли фигуры свои позиции сами собой и вместе с тем не подшучивает ли надо мной
незаметно для меня моя память и т. д.
15.3.51
347. “Я знаю, что это
— дерево”. Почему складывается впечатление, будто я не понимаю
данного предложения? Хотя ведь это
—
наипростейшее предложение самого обычного вида. Я
словно бы не в состоянии сфокусировать усилия духа на каком-либо значении. Просто потому,
что ищу этот фокус не в той сфере, где он находится. Стоит лишь переключиться с философского
на повседневное употребление этого предложения, как его смысл становится ясным и
привычным.
348. Так же как слова “Я здесь” имеют смысл только в определенных контекстах, они не
адресованы тому, кто сидит передо мной и ясно видит меня,
— и не потому, что они тут
излишни, а потому, что их смысл не обусловлен ситуацией, а он нуждается в такой
обусловленности.
