 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Сципион Сигеле: «Преступная толпа. Опыт коллективной психологии»
50
Индивидуалисты, исходя от Ст. Милля и Спенсера, стремятся, как указывает само их
название, к единственной цели, справедливой и, по-моему, неоспоримой: увеличить права
личности за сч¸т прав государства, расширяющихся ежедневно вс¸ более и более.
"В прошлом функцией либерализма, — пишет Спенсер , — было — наложить границы на
могущество королей; функцией настоящего либерализма в будущем — будет ограничение
могущества парламента".
До него Ст. Милль произн¸с слова, относящиеся хотя и к другому случаю, однако
выражающие мысль, аналогичную мысли Спенсера:
«Если бы весь человеческий род, исключая одного человека, имел одно и то же мнение, а
этот человек держался противоположного мнения, то человечество не имело бы права заставить
его молчать, точно так же, как и этот человек не имел бы права (если бы был в состоянии)
заставить молчать человечество».
Итак, Спенсер и Милль желают уважения к меньшинству, чему, я уверен, никто не станет
противоречить. Можно спорить о свойствах тех границ, которые нужно наложить на права
большинства, но никто не осмелится отвергать того, что наложить их необходимо.
Оба цитируемые мною автора, а с ними, понятно, и их ученики, вовсе не уничтожают
арифметического принципа, на котором зиждется вся наша политика; они допускают, что
численность должна быть единственным судь¸й во всех решениях, которые имеют право
принять государство и, следовательно, парламент; они желали только уменьшить, насколько
возможно, функции, возложенные на государство, а следовательно — и решения, которые оно
должно принимать, с тем чтобы предоставить личности как можно более свободы и удобств.
Названные мною аристократами предполагают, наоборот, что деспотизм большинства
— нелепость, и вот почему: большинство, говорят они, является, да и не может не являться,
пошлым и посредственным в умственном отношении; позволять ему управлять собою — вс¸
равно, что вручить скипетр в руки посредственности. Логика требует, чтобы миром управляли
более интеллигентные, находящиеся в весьма ограниченном количестве, вместо того, чтобы
дать управление в руки менее интеллигентных, находящихся в весьма большом количестве.
Нелепо, чтобы голоса 100 крестьян или 100 рабочих равнялись голосу 100 культурных людей.
Следуя, как видно, примеру Карлейля, они преклоняются перед гением, делая его своим
идолом, и питают ужасное презрение к филистерам (вот почему я назвал их аристократами),
они отказывают последним в каких бы то ни было правах, давая первым привилегию управлять
миром.
Говоря откровенно, если хорошо подумать относительно всеобщей подачи голосов, не
придерживаясь предвзятых политических идей, то является сильное желание задать себе
вопрос: почему, на основании какой невидимой причины, дворник или уличный точильщик
имеют голос равный, предположим, голосу Спенсера? Дойдя до этого, вопрос, я полагаю,
может быть разреш¸н только единственным образом: именно: приходится допустить отсутствие
логики в законе, который, вопреки тому, что происходит в жизни, подводит под один уровень
две неодинаковые личности.
Но после более глубокого исследования первое впечатление меняется, и даже очень.
В самом деле, положительно ли достоверно, что если преимущество оказывается
большинству, то всегда одерживает верх образ мыслей и мнение лиц с посредственным
интеллектуальным уровнем, сильных только благодаря численности? Не более ли достоверно,
что только сама данная идея привлекает к себе большинство голосов, — идея, имеющая,
очевидно, в себе большую привлекательность и родившаяся, следовательно, в голове великого
человека?
Не знаю, удачно ли мои слова выражают мою мысль, но мне кажется, что с этого пункта
можно предусмотреть, на что я мечу, и каковы следствия, которые можно извлечь от
приложения коллективной психологии к конституционному праву.
Бросим взгляд на историю.
В древнее время, когда царила физическая сила, кто был начальником трибы или клана?
самый ли слабый?
Попозже, когда к физической силе присоединилась и интеллектуальная, управляли ли
народом дураки?
