 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
неврозов”. И этот избыток свободного времени, по всей видимости,
увеличивается. Институт демоскопии в Алленсбахе был вынужден
констатировать, что если в 1952 г. время в воскресенье тянулось слишком
медленно для 26 % опрошенных, то сегодня уже для 37 %. Тем самым
понятно и сказанное Джерри Манделем: “Техника избавила нас от того,
чтобы мобилизовывать все наши способности на борьбу за существование.
Мы создали государство всеобщего обеспечения, которое гарантирует
каждому сохранение жизни без личных усилий с его стороны. Если
однажды дойдет до того, что благодаря технике 15 % американских рабочих
фактически смогут обслуживать потребности целой нации, перед нами
встанут две проблемы: кто должен принадлежать к этим 15 % работающих и
что будут делать остальные со своим свободным временем
— и с потерей
смысла их жизни? Может быть, логотерапия сможет сказать Америке
следующего столетия больше, чем она уже дала Америке этого столетия”.
К сожалению, здесь и сегодня проблема выглядит иначе. Нередко
избыток свободного времени является следствием безработицы. Уже в 1933
г. я описал картину болезни при “неврозе безработицы”. При отсутствии
работы жизнь кажется людям бессмысленной, а сами они считают себя
бесполезными. Их угнетает не безработица как таковая, а ощущение
смыслоутраты. Человек живет не единым пособием по безработице.
В отличие от тридцатых годов сегодняшний экономический кризис
вызван кризисом энергетическим: мы с ужасом обнаружили, что источники
энергии не являются неисчерпаемыми. Я надеюсь, что меня не сочтут
легкомысленным, если я рискну здесь утверждать, что энергетический
кризис и сопутствующее ему уменьшение роста промышленности и есть
единственный серьезный шанс для нашего фрустрированного стремления к
смыслу. У нас есть шанс осмыслить самих себя. В век общества изобилия
большинство людей имеют достаточно средств для жизни, однако многим
людям совершенно неизвестно, ради чего им жить. Теперь же вполне
возможным становится смещение акцентов от средств к жизни на
жизненные цели, на смысл жизни. И в отличие от источников энергии этот
смысл неисчерпаем, вездесущ.
Какое, однако, мы имеем право утверждать, что жизнь никогда и ни
для кого не перестает иметь смысл? Основанием для этого служит то, что
человек в состоянии даже безвыходную ситуацию превратить в победу, если
рассматривать ее под человеческим углом зрения. Поэтому даже страдание
заключает в себе возможность смысла. Само собой разумеется, что речь
здесь идет только о ситуациях, которые нельзя устранить, нельзя избежать и
нельзя изменить, о страдании, которое не может быть устранено. Как врач,
я, конечно, имею в виду прежде всего неизлечимые болезни, неоперируемые
раковые опухоли.
Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же
смысл, заключенный в страдании, мы реализуем самое человеческое в
человеке. Мы обретаем зрелость, мы растем, мы перерастаем самих себя.
Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии
изменить ситуацию, — именно там мы призваны, ощущаем необходимость
измениться самим. И никто не описал это точнее, чем Иегуда Бэкон,
который попал в Освенцим еще ребенком и после освобождения страдал от
навязчивых представлений: “Я видел похороны с пышным гробом и
музыкой
— и начинал смеяться: не безумцы ли
— устраивать такое из-за
