 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
на второй год странствий Мэй внезапно почувствовал себя очень одиноким. Пытаясь избавиться от
этого чувства, он с головой погрузился в преподавательскую деятельность, но это слабо помогало: чем
дальше, тем более напряженной и менее эффективной становилась проделываемая работа.
«В конце концов весной этого второго года я заполучил, образно говоря, нервный срыв. Это
означало, что правила, принципы, ценности, которыми я обычно руководствовался в работе и в жизни,
попросту больше не годились. Я чувствовал себя настолько утомленным, что должен был пролежать две
недели в постели, чтобы восстановить силы и продолжать дальше работать учителем. В колледже я
получил достаточно психологических знаний, чтобы понять: эти симптомы означают, что есть нечто
неправильное во всем моем способе жить. Мне следовало найти какие-то новые цели и задачи в жизни
и пересмотреть строгие, моралистические принципы своего существования» (May, 1985, р. 8).
С того момента Мэй начал прислушиваться к своему внутреннему голосу, который, как оказалось,
говорил о непривычном — о душе и красоте. «Выглядело так, как будто бы этому голосу понадобилось
уничтожить весь мой предыдущий образ жизни для того, чтобы быть услышанным» (May, 1985, р. 13).
Наряду с нервным кризисом пересмотру жизненных установок способствовало еще одно важное
событие, а именно — участие в 1932 году в летнем семинаре Альфреда Адлера, проводившемся в
горном курортном местечке недалеко от Вены. Мэй был восхищен Адлером и успел за время семинара
узнать многое о человеческой природе и о самом себе.
Вернувшись в 1933 году в Соединенные Штаты, Мэй поступил в семинарию Теологического
общества, но не затем, чтобы стать священником, а для того, чтобы найти ответы на основные вопросы
о природе и человеке, вопросы, в решении которых религия играет не последнюю роль. Во время учебы
в семинарии Теологического общества Мэй познакомился с известным теологом и философом Паулем
Тиллихом, бежавшим из нацистской Германии и продолжившим академическую карьеру в Америке.
Мэй многому научился у Тиллиха, они стали друзьями и оставались ими более тридцати лет.
Хотя Мэй изначально не стремился посвятить себя духовному поприщу, в 1938 году, после
получения степени магистра богословия, он был рукоположен в священники Конгрегационной церкви.
В течение двух лет Мэй служил пастором, но очень быстро разочаровался и, сочтя этот путь тупиковым,
ушел из лона церкви и принялся искать ответы на мучившие его вопросы в науке. Мэй изучал
психоанализ в Институте психиатрии, психоанализа и психологии Уильяма Алансона Уайта,
одновременно работая в Нью-Йорк-Сити Колледж в качестве психолога-консультанта. Тогда же он
познакомился с Гарри Стэком Салливаном, президентом и одним из основателей Института Уильяма
Алансона Уайта. Взгляд Салливана на терапевта как на соучаствующего наблюдателя и на
терапевтический процесс как на увлекательное приключение, способное обогатить как пациента, так и
врача, произвел на Мэя глубокое впечатление. Еще одним важным событием, определившим развитие
Мэя как психолога, стало знакомство с Эрихом Фроммом, который к тому времени уже прочно
обосновался в США.
В 1946 году Мэй открыл собственную частную практику; а через два года вошел в состав
преподавателей Института Уильяма Алансона Уайта. В 1949 году зрелым сорокалетним специалистом
он получил первую докторскую степень в области клинической психологии, присвоенную
Колумбийским университетом, и продолжал преподавать психиатрию в Институте Уильяма Алансона
Уайта до 1974 года.
Возможно, Мэй так и остался бы одним из тысяч никому не известных психотерапевтов, но с
ним произошло то самое переворачивающее жизнь экзистенциальное событие, о каких писал Жан Поль
Сартр. Еще до получения докторской степени Мэй пережил самое глубокое потрясение своей жизни.
Когда ему было всего тридцать с небольшим, он перенес туберкулез и провел три года в санатории в
Саранаке, на севере штата Нью-Йорк. Никаких действенных методов лечения туберкулеза в то время не
существовало, и в течение полутора лет Мэй не знал, суждено ли ему выжить. Сознание полной
невозможности противостоять тяжелой болезни, страх смерти, томительное ожидание ежемесячного
рентгеновского обследования, всякий раз означающего либо приговор, либо продление ожидания — все
это медленно подтачивало волю, усыпляло инстинкт борьбы за существование. Поняв, что все эти,
казалось бы, вполне естественные психические реакции вредят организму не меньше физических
мучений, Мэй начал развивать в себе взгляд на болезнь как на часть своего бытия в данный период
времени. Он понял, что беспомощная и пассивная позиция способствует развитию болезни.
