 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
«божественное» или «дьявольское» действие.
Мы охарактеризовали выше гетевский образ Прометея как экстравертный. Он и в «Пандоре»
остается таким же, однако здесь отсутствует отношение Прометея к душе, к бессознательно
женственному. Но зато выступает Эпиметей, как устремленный внутрь, как представитель
интровертного типа. Он сосредоточенно испытует, он воскрешает воспоминания из гробницы
прошлого, он «думает». Он совершенно не похож на Эпиметея Шпиттелера. Поэтому мы имеем право
сказать, что здесь (в гетевской «Пандоре») действительно осуществляется вышеуказанный случай, а
именно: Прометей представляет собою экстравертную, деятельную установку, а Эпиметей
интровертную, сосредоточенно размышляющую. Итак, этот Прометей есть в экстравертной форме
приблизительно то самое, что Прометей Шпиттелера есть в интровертной форме. Напротив, в
«Пандоре» Прометей вполне предается творчеству для коллективных целей, он устроил в своей горе
настоящее фабричное производство, где выделываются товары для потребления всего света. Поэтому он
является отрешенным от своего внутреннего мира; это отношение присуще на этот раз Эпиметею, а
именно тому вторичному и чисто реактивному мышлению и чувству экстравертного человека, которому
свойственны все признаки недостаточно дифференцированной функции. Именно потому Эпиметей и
оказывается всецело подчиненным Пандоре, отданным на ее гнев и милость, что она во всех
отношениях превосходит его. Психологически говоря, это значит, что сознательная, эпиметеевская
функция экстравертного человека, то есть это фантастическое, углубляющееся и размышляющее
представление, — усиливается благодаря привхождению души. Если душа объединяется с недостаточно
дифференцированной функцией, то приходится сделать вывод, что полноценная или
дифференцированная функция оказывается чрезмерно коллективной, то есть служит коллективной
совести [«Все лучшие свойства души», о которых говорит Шпиттелер.], а не свободе. Каждый раз, как
это имеет место — а это случается очень часто, — менее дифференцированная функция, то есть «другая
сторона», усиливается благодаря патологической эгоцентричности, то есть экстраверт заполняет свое
свободное время меланхолическими или гипохондрическими размышлениями, если не истерическими
фантазиями и тому подобными симптомами [Это может быть заменено также, в виде компенсации,
повышенной общительностью, интенсивной общественной жизнью, в быстрой смене которой человек
ищет забвения.]; напротив, интроверт выбивается из сил в борьбе с чувством своей неполноценности,
которое навязчиво охватывает его и настраивает его не менее печально. [В виде компенсации здесь
может наступить болезненно-повышенная трудовая деятельность, которая также служит вытеснению.]
Не более этого похож и Прометей в «Пандоре» на Прометея Шпиттелера. Он есть лишь
коллективное стремление к деятельности, которое в своей односторонности свидетельствует о
вытеснении эротики. Сын его, Фильэрос [Фильэрос —
любящий Эроса], есть чистая эротическая
страсть; ибо, как это часто случается у детей, он, в качестве сына своего отца, должен под давлением
бессознательного принуждения наверстывать то, что родители изжили недостаточно.
Показательно то, что Эпимелейя, то есть забота, является дочерью Эпиметея,
непредусмотрительного, обдумывающего всегда лишь после совершения. Фильэрос любит Эпимелейю,
дочь Пандоры, и таким образом искупается вина Прометея, отвергнувшего Пандору. В то же время
Прометей и Эпиметей соединяются, и притом так, что суетливая деятельность Прометея оказывается
непризнанной эротикой, а вечная оглядка Эпиметея осмысливается как разумная заботливость, которой
хотелось бы задержать столь же непрерывное творчество Прометея и ограничить его правильной мерой.
Эта гетевская попытка разрешить проблему, выросшая, по-видимому, из экстравертной
психологии, приводит нас обратно к шпиттелеровской попытке разрешения оставленной нами выше для
исследования фигуры Прометея, созданной Гете.
Прометей Шпиттелера, подобно своему богу, отвращается от мира, от периферии, и обращает
взор вовнутрь, в центр, к «тесному проходу» возрождения. Эта концентрация, или интроверсия, отводит
либидо понемногу в область бессознательного. От этого деятельность бессознательных содержаний
усиливается; душа начинает «работать» и создает некое произведение, стремящееся всплыть из
бессознательного на поверхность сознания. Но у сознания две установки: прометеевская, отводящая
либидо от мира, интровертирующая и ничего не дающая, и эпиметеевская, непрерывно отдающая,
лишенная души, руководимая притязаниями внешнего объекта. Когда Пандора приносит свой дар миру,
то, психологически говоря, это означает, что некий драгоценный бессознательный продукт почти уже
