 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
воздействие на человека, которое слагается благодаря тому, что человек является как бы динамически
тождественным со своим объектом. В некоторых примитивных языках предметы обихода имеют даже
род, отличающий живые существа (суффикс оживления). Подобным же образом для абстрагирующей
установки объект является уже априори живым и самодеятельным и не нуждается во вчувствовании,
напротив, он обладает такой силой влияния, что принуждает к интроверсии. Сильная бессознательная
оккупированность объекта со стороны либидо возникает вследствие того, что он стоит в отношении
мистического соучастия к бессознательному субъекта, имеющего интровертную установку. Это ясно
видно из слов Будды: мировой огонь тождествен с огнем либидо, присущего субъекту с его пылающей
страстью, которая является ему, однако, в виде объекта, потому что он еще не превратил ее путем
дифференциации в субъективно подвластную функцию.
Поэтому абстрагирование является функцией, ведущей борьбу с первоначальным мистическим
соучастием. Оно отрывает от объекта для того, чтобы расторгнуть скованность с ним. Оно ведет, с
одной стороны, к созданию эстетических форм, с другой стороны — к познанию объекта. Равным
образом и функция эмпатии является органом как эстетического творчества, так и познания. Однако
эмпатия осуществляется на совершенно иной основе, чем абстрагирование. Подобно тому как это
последнее основано на магическом значении и силе объекта, так эмпатия основана на магическом
значении субъекта, который овладевает объектом при помощи мистической идентификации.
Как, с
одной стороны, первобытный человек находится под магическим влиянием силы фетиша, так, с другой
стороны, он является и чародеем, и аккумулятором магической силы, «заряжающим» фетиш. (Ср. с этим
ритуал шуринга у австралийцев. /65/)
Бессознательное депотенцирование объекта, предшествующее акту вчувствования, является
также длительным состоянием с более слабым ударением на объект. Но зато у вчувствующегося
бессознательные содержания оказываются тождественными с объектом и сообщают ему неживое и
неодушевленное обличье [Потому что бессознательные содержания вчувствующегося сами
относительно не оживлены.], почему эмпатия и становится необходимой для познания сущности
объекта. Итак, в данном случае можно было бы говорить о постоянном бессознательном
абстрагировании, которое и выставляет объект как неодушевленный. Ибо абстрагирование всегда
действует так: оно убивает самодеятельность объекта, поскольку она стоит в магическом отношении к
душе субъекта. Поэтому абстрагирующий сознательно пускает его в ход, чтобы оградить себя от
магического влияния со стороны объекта. Из априорной неоживленности объектов проистекает и
доверчивое отношение вчувствующегося к миру: нет ничего, что могло бы враждебно повлиять на него
и подавить его, ибо лишь он один наделяет объект жизнью и душою, хотя его сознанию кажется, что
дело обстоит как раз обратным образом. В противоположность этому для абстрагирующего мир
наполнен властно действующими и потому опасными объектами, почему он и ощущает страх и, в
сознании своей немощи, он избегает слишком близкого соприкосновения с миром, чтобы создать те
мысли и формулы, с помощью которых он надеется одержать верх. Поэтому его психология есть
психология угнетенного человека, тогда как эмпатирующий подходит к объекту с априористической
уверенностью, потому что объект, вследствие своей неоживленности, неопасен. Такая характеристика,
конечно, схематична и отнюдь не стремится охарактеризовать всю сущность экстравертной или
интровертной установки, она подчеркивает только некоторые оттенки, имеющие, однако, немаловажное
значение.
Подобно тому как эмпатирующий, сам того не сознавая, наслаждается в объекте самим собою, так
абстрагирующий, размышляя над впечатлением, произведенным на него объектом, созерцает, не зная
того, самого себя. Ибо то, что эмпатирующий переносит в объект, есть он сам, то есть его собственное
бессознательное содержание, и то, что абстрагирующий думает о своем впечатлении от объекта, он
думает о своих собственных чувствах, явившихся ему в объекте. Отсюда ясно, что для действительного
постижения объекта нужны обе функции, так же как и для действительного эстетического творчества.
Обе функции и имеются всегда налицо у индивида, но только в большинстве случаев они неравномерно
дифференцированы.
Воррингер усматривает общий корень этих двух основных форм эстетического переживания в
стремлении к самоотчуждению (Selbstentau?erung). /75- S.26/ В абстракции человек стремится к тому,
чтобы «в созерцании необходимого и незыблемого освободиться от случайностей человеческого бытия
