 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Флурнуа поясняет эти два вида мышления так: «Это есть противоположность между абстрактным
способом мышления, то есть чисто логическим и диалектическим, которое столь дорого философам, но
которое не внушает никакого доверия Джемсу и кажется ему хрупким, пустым, „скудным“, ибо слишком
отрешенным от соприкосновения с единичными вещами и конкретным способом мышления,
питающимся фактами опыта и никогда не теряющим почвы под ногами, этой земной сферы, прочной, с
ее черепашьими бронями и другими позитивными данными». [«C'est 1'opposition entre la facon de penser
abstractionniste — c'est a dire purement logique et dialectique, si chere aux philosophes, mais qui n'inspire a James
aucune confiance, et qui lui parait fragile, creuse, „chetive“, parceque trop sevree du contact des choses particulieres —
et la facon de penser concrete, laquelle se nourrit de faits d'experience et ne quitte jamais la region terre a terre, mais
solide, des ecailles de tortues ou autres donnees positives».]
Однако из этого комментария отнюдь не следует делать вывод, что Джемс односторонне
склоняется к конкретному мышлению. Он отдает должное обеим точкам зрения: «Если факты
действительно хороши — давайте нам множество фактов. Если принципы в самом деле хороши —
давайте нам побольше принципов». [Facts are good, of course — give us lots of facts. Principles are good —
give us plenty of principles».] Известно, что факт никогда не есть только то, что он есть сам по себе, но и то,
что мы в нем видим. И вот, если Джемс обозначает конкретное мышление как «thick» или «tough», то он
обнаруживает этим, что этот способ мыслить представляется ему чем-то субстанциальным, тогда как
абстрактное мышление кажется ему чем-то слабым, тонким и бледным, быть может, даже — если
принять толкование Флурнуа — чем-то болезненным и шатким. Такая концепция возможна, конечно,
лишь для того, кто априорно связал субстанциальность с конкретным фактом, а это, как уже сказано
выше, есть дело темперамента. Если «эмпирический» мыслитель приписывает своему конкретному
мышлению устойчивую субстанциальность, то с абстрактной точки зрения это есть самообман, ибо
субстанциальность, «твердость», присуща внешнему факту, а не «эмпирическому» мышлению. Это
последнее оказывается даже особенно слабым и шатким, ибо оно так плохо умеет отстаивать себя перед
лицом внешних фактов, что постоянно зависит от чувственно данных фактов, гонится за ними и
вследствие этого еле-еле поднимается над классификацией и изображением. Итак, с точки зрения мысли
конкретное мышление является чем-то очень слабым и несамостоятельным, ибо устойчивость свою оно
имеет не в самом себе, а во внешних фактах, которые с точки зрения обусловливающей ценности стоят
выше мышления. Следовательно, такое мышление характеризуется как поток чувственно связанных
представлений, приводимых в движение не столько внутренней деятельностью мысли, сколько сменой
чувственных восприятий. Смена конкретных представлений, обусловленная чувственным восприятием,
не есть, следовательно, то самое, что человек абстрактного типа назвал бы мышлением, а в лучшем
случае это есть пассивная апперцепция.
Поэтому темперамент, предпочитающий конкретное мышление и придающий ему
субстанциальность, отличается перевесом чувственно обусловленных представлений над активно-
апперцептивной деятельностью, которая имеет своим источником субъективный волевой акт и
стремится приурочить чувственно опосредованные представления к предначертаниям идеи, то есть
короче говоря: для такого темперамента объект важнее; объект проникается чувством, он действует как
бы самостоятельно в мире представлений субъекта и ведет концепцию за собой. Этот темперамент
является, следовательно, экстравертным. Мышление экстравертного конкретистично. Его крепость
лежит не в нем, а, до известной степени, вне его, в эмпатируемом им объекте, откуда возникает и
определение Джемса —
«tough». Кто всегда становится на сторону конкретного мышления, то есть на
сторону представления о фактах, тому абстракция представляется как нечто слабое и шаткое, ибо он
измеряет ее прочностью конкретного, чувственно данного факта. Для того же, кто стоит на стороне
абстракции, решающим моментом является не чувственно связанное представление, а абстрактная
идея.
Согласно обиходному пониманию, идея есть не что иное, как абстракция отвлечения из суммы
опытов. При этом люди охотно представляют себе человеческий дух как изначальную tabula rasa, которая
лишь впоследствии заполняется через восприятие и испытание мира и жизни. С этой точки зрения, а
это есть точка зрения нашей эмпирической научности в самом широком смысле слова, идея и не может
быть не чем иным, как эпифеноменальной, апостериорной абстракцией, выведенной из ряда опытов и
поэтому более слабой и бледной по сравнению с ними. Мы знаем, однако, что дух не может быть tabula
