 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Клавдием Галеном, греческим доктором, жившим во II веке н.
э. Он выделял четыре основных
темперамента: сангвиник, флегматик, холерик и меланхолик. Идея, лежащая в основе такого деления,
восходит к V веку до н. э., к учению Гиппократа о том, что человеческое тело состоит из четырех
элементов: воздуха, воды, огня и земли. В соответствии с этими элементами в живом организме были
обнаружены четыре субстанции: кровь, флегма, желтая желчь и черная желчь. Идея Галена заключалась
в том, что сообразно с изменениями в пропорциях этих четырех субстанций все люди могут быть
разделены на четыре класса. Те, у кого наличествует преобладание крови, принадлежат к типу
сангвиников; преобладание флегмы относит к флегматическому типу; желтая желчь делает человека
холериком, а черная желчь приводит к появлению меланхолического типа. Как показывает наш язык,
эти различия в темпераменте выдержали испытание временем, хотя потребовалось много веков, прежде
чем они были заменены физиологической теорией.
Несомненно, именно Галену принадлежит заслуга в создании психологической классификации
людей, просуществовавшей уже два тысячелетия, классификации, основанной на воспринимаемых
различиях эмоциональности или аффективности.
Интересно отметить, что первая попытка
типологизации была связана с эмоциональным поведением человека, очевидно, потому, что
эффективность — наиобщая и наиболее впечатляющая черта поведения вообще.
Однако аффекты ни в коем случае не являются единственным различительным знаком
человеческой психики. Характеристические данные следует ожидать и от других психологических
явлений; единственным требованием остается необходимость наблюдать и понимать другие функции не
менее ясно и отчетливо, как и в случае аффектов. В предшествующие века, когда понятие «психология» в
том виде, как мы понимаем его сегодня, отсутствовало, все остальные психические функции, кроме
аффектов, были покрыты мраком неизвестности, да и сегодня для большинства людей они все еще едва
различимы по своей тонкости. Аффекты же можно увидеть прямо на поверхности, и этого вполне
достаточно людям, не имеющим отношения к психологии, в частности человеку, для которого
психология его соседа не представляет никакой проблемы. Его удовлетворяет возможность наблюдать
аффекты других людей — если же он их не видит, то другой человек оказывается для него
психологически невидимым, поскольку, за исключением аффектов, он не может воспринимать ничего в
сознании другого.
Причина, по которой мы оказываемся способны обнаруживать другие функции помимо аффектов
в психическом наших собратьев, заключается в том, что мы сами перешли от «непроблематического»
состояния сознания к проблематическому. Если мы судим о других только по аффектам, то тем самым
показываем, что наш главный и, возможно, единственный критерий — аффект. Это означает, что
аналогичный критерий применим и к нашей собственной психологии, а последнее равнозначно тому,
что наше психологическое суждение ни объективно, ни независимо, но пребывает в рабстве у аффекта.
Данная истина вполне применима к большинству людей, и на ней основывается психологическая
возможность смертоносных войн и постоянная угроза их рецидивов. И так должно быть всегда, пока мы
судим людей «другой стороной» своих собственных аффектов. Я называю такое состояние сознания
«непроблематичным», потому что оно с очевидностью никогда не станет проблемой как таковой. Оно
станет проблемой, только когда возникнет сомнение: а могут ли аффекты — включая и наши
собственные аффекты — предложить удовлетворительную основу для психологических суждений? Мы
всегда склонны оправдывать самих себя, когда кто-нибудь делает нас ответственными за какое-либо
эмоциональное действие, говоря, что мы поступали так из-за вспышки аффекта и что обыкновенно мы
вовсе не такие. Когда это касается нас самих, то мы рады объяснить сам аффект как условие,
оправдывающее низкую ответственность, но неохотно делаем то же самое по отношению к другим.
Даже если это и не очень поучительная попытка в оправдании своего любимого эго, тем не менее
существует нечто положительное в чувстве оправдания таких извинительных состояний: это попытка
отделить себя от своего собственного аффекта, а следовательно, и личность своего собрата от его
аффекта. Даже если мое извинение есть всего лишь увертка, оно тем не менее является попыткой
бросить сомнение на ценность аффекта, как единственного показателя личности, и обратиться к другим
психическим функциям, которые характеризуют личность точно так же, если не более, нежели аффект.
Когда человек судит о нас по нашим аффектам, мы легко обвиняем его в недостатке понимания или даже
в несправедливости. Но это обязывает нас не судить и других за их аффекты.
