 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
жизни личностному авторитету Божьего слова и в то же время противостоит ему в
полной свободе.
Краткость отведенного мне времени заставляет лишь вкратце осветить целый ряд
важных различий между католической мистикой и религией Лютера и перейти к
основному выводу. Для мистики вина находится в обособленности индивидуального
существования; грех есть не что иное, как упорство в индивидуальном существовании,
в собственной воле, алчность. Вина в своей основе есть лишь метафизический рок,
судьба, греховное эгоистическое упорство, только лишь происшествие, которое не
затрагивает внутреннее ядро человека, глубины его души
45
. Поэтому грех есть нечто
несуществующее,
????,
по Ареопагиту
46
, "longe a Deo esse" («находиться далеко от
Бога» — лат.), согласно терминологии Августина
4
'. Для библейской религии,
наоборот, грех находится в личностном разладе с нравственным порядком,
установленным Богом, в отступлении от Бога, в недостатке веры и доверия к Богу:
«Тебе, Тебе единому согрешил я» (Пс. 50, 6). Расстояние, которое отделяет человека от
Бога, есть не метафизическое, а этическое: грех — милость, вина — справедливость,
проклятие — прощение; это большие проблемы библейской набожности. Грех для нее
есть ужасная реальность, чувство вины достигает придавливающей вину силы, которой
никогда не достигает чувство ничтожности у мистика, несмотря на все безмерное
самоуничижение.
Мистика ищет спасения в уходе от мира и всего сотворенного, от всего
несуществующего и хочет таким образом приблизиться к единственно истинному
бытию. Человек должен «разрушиться» и так сократить расстояние между конечным и
бесконечным; тогда он сам сливается с чем-то божественным, сам становится Богом.
«Я есть Бог», — так говорит мистик на вершине экстаза
48
. Путь к освобождению
является бесконечно трудным и крутым; многоступенчатая дорога ведет к исчезающей
вершине единения с Богом. Ее важнейшие отрезки — «очищение», «просветление»,
«единение». Собственное напряжение сил должно соединиться с предупредительной и
поддерживающей божественной милостью, чтобы человек мог достичь этой цели. В
отличие от этой сложной мистической «тропы спасения» спасительное переживание
библейско-евангелической набожности бесконечно простое: ни «разрушение», ни
«саморазложение», ни аскетизм, ни «погружение» не являются необходимыми, только
лишь простая и детская, покорная и радостная уверенность в милостли-вом и
милосердном Боге. «Назад к Яхве» — то, что требовали пророки от греховного
Израиля
49
. «Боже! Будь милостив ко мне грешнику» — через это осознание вины и эту
просьбу о помиловании достигает грешник милости и справедливости у Иисуса (Лк.
18, 13). В вере в милостивого Бога-Отца во имя Христа находится, согласно Павлу,
прощение грехов и спасение. Лютер своеобразно обновил библейское понятие
спасения, к которому Августин, бывший неоплатоник, даже не мог приблизиться
50
.
Вера есть то, что дарует спасение, и только она одна: "sola fides". Человек не может
ничего сделать для своего спасения, никакие нравственные и должные дела не могут,
как учили позднеиудейские религиозные законы, заслужить спасение; они даже не
могут, как верили мистики, создать основу и расположенность для спасительной
милости. «Никаким другим трудом нельзя достичь Бога или потерять его, кроме как
верой или безверием, доверием или сомнением; другие дела не доходят до Бога». «Вера
должна сделать все то, что должно произойти между нами и Богом». «Ты не можешь
создать добро, но лишь искать его, просить и получать через веру в Бога»
51
. Библейско-
еванге-лическая религия, которой классические формы придали Павел и Иоанн и
которую переоформил Лютер, есть чистая религия милости; она полностью преодолела
мысль о заслугах и жертвах, что составляло сущность примитивных религий. Эта
религия милости определила совершенно новое отношение к этике. Для мистики
нравственный поступок есть прежде всего катарсис, аскетическая подготовка к
молитвенной и созерцательной жизни. Также и удивительный героизм, и готовность к
