 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
социальным морям. Это, да еще тот факт, что ребенок, как правило, вводит в специально
организованную для него одиночную игру любой аспект своего эго, который пострадал более всего, и
образуют основное условие использования нами «игровой терапии» в диагностических целях (что мы и
обсудим в следующем разделе).
Тогда что же такое детская игра? Мы видели, что она не эквивалентна взрослой игре и не
является отдыхом. Играющий взрослый уходит в сторону от действительности и входит в другую
реальность; играющий
ребенок продвигается вперед к новым ступеням мастерства в овладении этим
миром и собой. Я выдвигаю предположение, что детская игра есть инфантильная форма человеческой
способности осваивать жизненный опыт, создавая модели ситуаций, и овладевать действительностью
через эксперимент и планирование. Ведь и взрослый в определенных фазах своей работы проецирует
прошлый опыт в переменные (dimensions), которые кажутся управляемыми. В лаборатории, на сцене и
за чертежной доской он оживляет прошлое и, таким образом, высвобождает остаточные аффекты.
Воссоздавая ситуацию в модели, он исправляет свои промахи и укрепляет надежды. И он
предвосхищает будущее с точки зрения исправленного и принятого (shared) прошлого. Никакой
мыслитель не способен достичь большего и никакой играющий ребенок не может согласиться на
меньшее. Как пишет Уильям Блейк: «Забавы ребенка и заботы старика - плоды двух времен года». [«The
child's toys and the old man's reasons / Are the fruits of the two seasons» (W. Blake «Auguries of Innocence»).
Эти две строчки в переводе В. Л. Топорова звучат как: «Игры малых, мысли старых - урожай в земных
амбарах». (Блейк У. Избр. стихи. - М: Прогресс, 1982. - С. 329). Мы рискнули предложить собственный
перевод этих двух строк, поскольку на наш взгляд он больше согласуется и с тем смыслом, который
Эриксон увидел в этой фразе Блейка, и с содержанием главы 6, в названии которой Эриксон
использовал слова Блейка (Toys and Reasons). - Прим. пер.]
2. Игра и лечение
В основе современной игровой терапии лежит наблюдение, что ребенок, утративший ощущение
безопасности и надежности своего положения из-за скрытой ненависти или страха в отношении
естественных защитников его игры в семье или по соседству, по-видимому, может воспользоваться
покровительственной поддержкой понимающего взрослого для того, чтобы вновь обрести мир и
спокойствие в игре. В прошлом роль такого взрослого, возможно, играли бабушки и любимые тетушки,
а ее профессиональная разработка в наше время привела к появлению игротерапевтов. Самое очевидное
условие терапии игрой состоит в том, что ребенок имеет в своем распоряжении игрушки и взрослого, и
ни соперничество между детьми, ни ворчание родителей или любая другая внезапная помеха не
нарушают развертывание его игровых интенций, какими бы они ни оказались. Ибо возможность
«выиграться» - это наиболее естественная мера самоисцеления, предоставляемая детством.
Давайте вспомним здесь простой, хотя и часто смущающий факт из жизни взрослых: будучи
травмированными, они склонны снимать свое напряжение «выговариваясь». Их неодолимо тянет по
нескольку раз описывать тягостное событие, что, кажется, заставляет их «чувствовать себя лучше».
Системы, предназначенные исцелять душу или психику, предполагают ритуальное использование этой
склонности, регулярно предоставляя посвященного в духовный сан, либо иным образом узаконенного
слушателя, который уделяет безраздельное внимание страждущему, клянется не осуждать и не выдавать
тайну исповеди, дает отпущение грехов (дарует прощение), объясняя, какой смысл проблема
конкретного человека приобретает в более широком контексте, будь это грех, конфликт или болезнь.
Такой подход обнаруживает свои ограничения в тех случаях, когда эта «клиническая» ситуация
утрачивает обособленность, при которой только и можно размышлять о жизни, и сама становится
страстным конфликтом доверия и враждебности. С психоаналитической точки зрения ограничения
устанавливаются склонностью (особенно сильной у невротиков) переносить базисные конфликты из
первоначальной детской обстановки в каждую новую ситуацию, включая и терапевтическую. Именно
это имел в виду Фрейд, когда говорил, что само лечение в начале становится «неврозом перенесения».
Пациент, который таким образом переносит свой конфликт во всей отчаянной безотлагательности,
оказывается в то же самое время сопротивляющимся всяким попыткам заставить его бесстрастно
посмотреть на ситуацию и сформулировать ее значение. Он ведет сопротивление и более, чем когда-
либо, втягивается в войну, чтобы покончить со всеми войнами. Именно здесь непсихоаналитическая
терапия часто прекращается: говорят, что пациент не может или не хочет стать здоровым, либо не
способен понять свои обязанности в курсе лечения. Однако терапевтический психоанализ как раз и
начинается с этого момента. Он предполагает систематическую опору на знание о том, что невротик
