 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
мере того как мы начинаем сознавать проблему, так что трудно сказать, стало ли в сегодняшней
Америке больше неврозов или больше возможностей их выявления - или того и другого вместе. Но я,
исходя из собственного клинического опыта, осмелился бы сформулировать специфическое качество
тех, кто страдает подобными расстройствами. Я бы сказал, что за фасадом гордого чувства автономии и
бьющей через край инициативы испытывающий тревогу американец (который часто выглядит менее
всего встревоженным) винит свою мать за то, что она сделала его слабым. Отец же, по его
утверждению, не имел к этому непосредственного отношения, за исключением тех редких случаев,
когда он отличался необычайно суровой внешностью, был старомодным индивидуалистом, нездешним
патерналистом или местным «боссом». При психоанализе американского мужчины обычно требуется
немало времени, чтобы прорваться к инсайту о существовании раннего периода в жизни, когда отец
действительно казался большим и угрожающим. И даже тогда существует лишь весьма слабое чувство
специфического соперничества за мать в том виде, как оно стереотипизировано в эдиповом комплексе.
Похоже на то, как если бы мать переставала быть объектом ностальгии и чувственной привязанности
сына раньше, чем общее развитие инициативы приводило его к соперничеству со «стариком». Затем,
после фрагментарного «эдипова комплекса», появляется то затаенное чувство покинутости и
разочарованности матерью, которое немым укором присутствует в шизоидном уходе. Вероятно,
ребенок чувствовал, что не было смысла регрессировать, так как не к кому было регрессировать; и что
бесполезно было вкладывать чувства, потому что ответ был весьма неопределенным. Оставалось только
действие и движение, вплоть до момента прерывания. Там же где действие не удавалось, существовали
лишь уход и шаблонная улыбка, а потом и психосоматическое расстройство. Однако везде, где наши
методы позволяют нам заглянуть еще глубже, за всем этим мы обнаруживаем у американца
беспощадное обвинение себя в том, что на самом-то деле, будучи ребенком, отказался от матери,
поскольку очень спешил стать независимым.
Американский фольклор ярко освещает этот комплекс в его первозданной силе в саге о
рождении Джона Генри, цветного железнодорожного рабочего времен строительства Тихоокеанской
железной дороги, который, согласно широко известной балладе, впоследствии погиб, пытаясь доказать,
что настоящий мужчина способен справиться с любой машиной. Сага о Джоне Генри, не столь хорошо
известная как баллада, гласит:
«Когда-то Джон Генри был человеком, но он давно умер. В ту ночь, когда Джон Генри родился,
на черном небе горела медно-красная луна. Звезд не было видно, и лил сильный дождь. Зигзаги молний
разрывали воздух, а земля тряслась, как лист. Дикие кошки пронзительно кричали в кустарнике, как
младенцы, а Миссисипи разлилась на многие мили. Джон Генри весил 44 фунта.
Они не знали, что им делать с Джоном Генри, когда тот родился. Они посмотрели на него, а
потом пошли и стали смотреть на реку.
«У него такой бас, как у проповедника», - сказала мать.
«У него плечи, как у рабочего на хлопкопрядильне», - сказал отец.
«У него синие десны, как у колдуна», - сказала няня.
«Я мог бы проповедовать, — сказал Джон Генри, - но я не собираюсь быть проповедником. Я
мог бы грузить хлопок, но я не собираюсь быть рабочим на хлопкопрядильне. У меня могут быть синие
десны, как у колдуна, но я не собираюсь сводить близкое знакомство с духами. Потому что имя мне -
Джон Генри, и когда люди зовут меня по имени, они должны знать, что я просто человек».
«Его зовут Джон Генри, - сказала мать. - Это так».
«И когда ты называешь его по имени, - сказал отец, - он просто человек».
Тут Джон Генри встал на ноги и потянулся. «Ну, - сказал он, - не подошло ли время ужинать?»
«Да уж подошло», - ответила мать.
«И прошло», - добавил отец.
«И давно прошло», - сказала няня.
«Так, - сказал Джон Генри. - А собак покормили?»
«Покормили», - ответила мать.
«Всех собак», - добавил отец.
«Уже давно», - сказала няня.
«Так неужели я хуже собак?» - спросил Джон Генри.
И когда Джон Генри сказал это, его терпение лопнуло. Он улегся обратно в свою кровать и
выломал перекладины. Потом открыл рот и завыл так, что от его воя погасла лампа. А потом плюнул, да
так, что от этого плевка потух очаг. «Не сердите меня!» - сказал Джон Генри, и раскатисто прогрохотал
гром. - «Не заставляйте меня сердиться в тот день, когда я родился, потому что я не отвечаю за себя,
