 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Если этот молодой человек посещает церковь и, как я предполагаю, является протестантом, то он
находит среду, не предъявляющую высоких требований к его способности проникаться настроением
проклятия или спасения, или даже простого благочестия. В жизни церкви он должен подтверждать себя
открытым поведением, которое наглядно показывает послушание через самоограничение, таким
образом заслуживая членство в братстве всех тех, чьи благо и удачу на земле узаконивает сам Господь
Бог. Тогда принадлежность к церковной общине только облегчает положение, поскольку одновременно
дает более или менее ясное определение социального статуса и статуса доверия в округе. И здесь
социологи в своей несколько наивной и сухой критике «американской классовой системы», по-
видимому, иногда упускают из виду существование в Америке исторической необходимости обретения
в жизни округи и церковного прихода простора для форм деятельности, приемлемых для всех
затрагиваемых ими индивидуумов. Что, в свою очередь, требует некоего изначального принципа
отбора, достижения определенного единообразия. Без этого демократия просто не могла бы работать в
США. Но социологи правы, указывая на то, что все же слишком часто членство в группах с более или
менее ограниченным доступом, сектантство и идолопоклонничество, приводят к замыканию в скорлупе
братского объединения, где скорее еще больше злоупотребляют привычками семейной жизни, чем
взращивают какой-либо политический или духовный плод.
Церковная община становится фригидной и наказующей «мамочкой», а Бог - «папочкой»,
который под давлением общественности не в силах уклониться от обеспечения тех его детей, что
оказываются достойными благодаря самоограничительному поведению, и соблюдению внешних
приличий; тогда как первейшая обязанность братии
-
доказывать свою «платежеспособность»
посредством соблюдения умеренности в обращении друг с другом и направления более энергичной
тактики на «чужих».
Обсуждаемый здесь тип юноши не является и никогда не будет истинным индивидуалистом.
Кроме того, было бы трудно указать любого подлинного индивидуалиста в пределах зоны его личного
опыта, - если только им не окажется миф об отце его матери. Однако образ деда предается забвению,
самосжимаясь с ходом времени, или, в лучшем случае, удерживается в состоянии ожидания до того дня,
когда, став взрослыми мужчинами, эти юноши, возможно, сделаются «боссами», хозяевами чего-либо
или кого-либо.
С такой индивидуалистической сердцевиной, осложненной к тому же ее передачей через мать,
наш юноша не выносит профессиональных видов индивидуализма, проявляемого писателями и
политиками. И не доверяет ни тем, ни другим - ибо они заставляют его испытывать неловкость, как если
бы напоминали о чем-то таком, что ему нужно было сделать, но что конкретно - никак не вспомнить.
Он не испытал или, точнее, не сталкивался ни с какой автократией, за исключением автократии
собственной матери, которая к этому времени стала для него мамочкой в первоначальном и более
сердечном смысле слова. Если же он и обижался на нее, то пытался это забыть.
Он сознает, что его старшая сестра, - стройная, элегантная и уравновешенная, - в присутствии
матери при случае испытывает почти физическое недомогание. И он не может понять, почему; но тогда
это относится к области женских причуд, которые он осторожно обходит стороной. Он не знает и не
хочет знать о бремени, которое сестра должна нести, становясь женщиной и матерью, но при этом
избегая походить на одну женщину - собственную мать. Ибо она должна быть женщиной своего
времени, обязанной всем самой себе; должна прокладывать себе дорогу в товарищеском соперничестве
со всеми другими девушками, которые создают новые нормы и, в свою очередь, создаются ими.
Маргарет Мид впечатляюще описала выпавшую на долю этих девушек тяжелую задачу, а именно, в
полной мере сберечь сердечную теплоту и сексуальную отзывчивость на протяжении всех лет
соблюдения рассчитанных приличий, когда даже естественность по случаю должна быть показной.
[Margaret Mead, Male and Female,
William Morrow and Co., New York, 1949.] Кризис сестры обычно
наступает, когда она становится матерью и когда перипетии воспитания ребенка по необходимости
приводят к заметной инфантильной идентификации с ее матерью. «Мамочки» в ней гораздо меньше,
чем было в ее собственной матери; будет ли этот остаток иметь решающее значение, зависит от места
проживания, социального класса и типа мужа.
Далее, американский юноша, подобно юношам всех стран, вступивших или вступающих в
машинную эру, сталкивается с вопросом: свобода для чего? и какой ценой? Американец чувствует себя
настолько богатым в том, что касается возможностей свободного самовыражения, что часто уже не
знает, от чего он свободен. Не знает и того, где он не свободен; ибо не узнает своих местных
автократов, когда встречается с ними. Он слишком озабочен тем, чтобы быть умелым и приличным.
Этот юноша обычно становится эффективным и порядочным лидером в работе со строго
