 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
В своих отношениях со «старым» поколением в Германии или за ее пределами Гитлер
последовательно играл роль такого же упрямого, такого же хитрого и такого же циничного подростка,
каким он, по его собственным словам, был в отношениях со своим отцом. Фактически, всякий раз, когда
он чувствовал, что его действия требовали публичного оправдания и защиты, Гитлер, по-видимому,
разыгрывал тот же спектакль, какой разыграл в первой главе «Майн Кампф». Его тирады
сосредотачивались на одном зарубежном лидере - Черчилле или Рузвельте - и изображали его как
феодального тирана и выжившего из ума старика. Затем он создавал второй образ: ловкого, богатого
сына и декадента-циника - Дафф-Купер и Иден из всех мужчин были единственными, кого он выбирал.
И действительно, немцы оправдывали нарушенные им обещания, поскольку Гитлер, этот крутой
парень, казалось просто воспользовался дряхлостью других мужчин.
3. Мать
«...мать, посвятившая себя заботам о доме и детях с неослабным любящим вниманием»
Помимо этого предложения из его волшебной сказки Гитлер почти ничего не сообщает о матери.
Он упоминает, что мать иногда любяще беспокоилась по поводу тех драк, в которые он, юный герой,
ввязывался; что после смерти отца она чувствовала себя «обязанной» - скорее по долгу, чем по
склонности - сделать все, чтобы он продолжил свое образование, и что вскоре она тоже умерла. По его
словам, он уважал отца, но любил мать.
О «ее детях» не сказано ни единого слова. Гитлер никогда не был чьим-то братом.
В том, что Гитлер, лицемерный и истерический авантюрист, имел патологическую
привязанность к своей матери вряд ли можно сомневаться. Но суть дела здесь не в этом. Ибо была ли
его привязанность патологической или нет, но он ловко разделяет образ своей матери на две категории,
представляющие высочайшую пропагандистскую ценность: любящая, по-детски непосредственная и
слегка замученная кухарка, чье место на теплой и уютной кухне; и гигантская мраморная или чугунная
дева, памятник этому идеалу. В противоположность редкости упоминаний Гитлера о своей матери, в
его образах изобилуют сверхчеловеческие фигуры матери. Его имперско-германская волшебная сказка
не просто говорит о том, что Гитлер родился в Браунау, потому что там жили его родители; нет, именно
«Судьба указала место моего рождения». И это случилось в то время, когда это случилось, вовсе не
вследствие естественного хода событий; нет, это «незаслуженная злая шутка Судьбы», что он «родился
в период между двумя войнами, во времена спокойствия и порядка». Когда он бедствовал: «Нужда
сжимала меня в своих объятьях», а когда впадал в уныние: «Госпожа Печаль была моей приемной
матерью». Но эту же «жестокость Судьбы» он позже научился восхвалять как «мудрость Провидения»,
ибо судьба закалила и подготовила его для службы Природе, «безжалостной царице всей мудрости».
Когда разразилась первая мировая война, «Судьба милостливо позволила» ему стать солдатом
немецкой пехоты - та самая» «неумолимая богиня Судьбы, которая использует войны для того, чтобы
взвешивать страны и народы». Когда, после поражения Германии, Гитлер предстал перед судом,
защищая свои первые революционные подвиги, он определенно чувствовал, «что богиня вечного суда -
История - с улыбкой изорвет вердикт присяжных».
Судьба, то вероломно срывающая планы героя, то милостливо угождающая его героизму и
рвущая в клочья приговор плохих стариков, и есть та инфантильная образность, пропитывающая
изрядную часть немецкого идеализма. Она находит свое самое представительное выражение в теме
юного героя, который становится великим в чужой стране и возвращается освободить и возвысить
«плененную» мать (романтическая копия сказания о царе Эдипе).
За этими образами сверхчеловеческих матерей таится двуликий образ материнства: в одно время
мать предстает игривой, непосредственной и щедрой, а в другое - вероломной и заключившей союз со
злыми силами. Я полагаю, это общераспространенный в патриархальных обществах набор образов, где
женщина, во многих отношениях оставаясь неответственной и по-детски наивной, становится
связующим и передаточным звеном. Так уж получается, что отец ненавидит в ней увертливых детей, а
дети - отчужденного отца. Поскольку «эта мать» постоянно становится и остается бессознательной
моделью для «этого мира», при Гитлере амбивалентное отношение к женщине-матери (the maternal
woman) стало одним из наиболее выраженных признаков немецкого казенного мышления.
Отношение фюрера к материнству и семье оставалось двусмысленным. Развивая национальную
фантасмагорию, он видел в себе одинокого человека, сопротивляющегося и угождающего фигурам
сверхчеловеческой матери, которые то пытаются уничтожить его, то вынуждены благословлять его.
