 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
движения отрывисты, -
он полон нескрываемого возбуждения. Оказывается, он уходил, чтобы купить
скатерть, и не какую-нибудь, а белую. По тому, как он по-детски показывает ее всем, становится ясно,
что для него эта белая скатерть - символ его положения. Дедушка пытается воспользоваться
вечеринкой, чтобы еще раз самовлюбленно похвастаться перед всеми: сейчас он достаточно богат,
чтобы купить себе белую скатерть. Он - хозяин маленькой красильни, хотя и не защищен от
пролетаризации.
Тотчас же раздаются шепот и возгласы, поднимающие вопрос о его собственности. Когда он
собирается отойти от
дел и разделить свое богатство между уже достигшими почти средних лет
сыновьями?
Так как сердитый шепот усиливается, дедушка визгливо кричит: «Цыц, окаянные! По миру
пущу!» Его голос выдает отчаяние и, в то же время, последнее усилие загнанного в угол зверя.
Визгливый крик деда служит, вероятно, сигналом для сыновей, которые перекидываются
кровожадными взглядами. Вскоре они уже катаются по полу, в пьяной ярости колотя друг друга. Рубаха
на дедушке спущена с плеч, рукава - оторваны. «Ведьма, - воет дед, - народила зверья!» - тема, которую
следует запомнить.
Гости в испуге разбегаются, праздничный стол разгромлен, а бедный маленький Ал¸ша прячется
на печи - обычном убежище русских детей. Для первого дня он видел достаточно. До сих пор Ал¸ша не
сказал ни слова. Что все это означало и будет означать для него в конце, можно понять лишь из того,
как он действует или, на самом-то деле, воздерживается от действия по мере того, как его позиция
развивается в ходе встреч и столкновений с разными людьми.
Чтобы можно было сосредоточиться на этих встречах и столкновениях, я вкратце обрисую
историю в целом.
Отец Ал¸ши, Максим Пешков, уехал из дома родственников жены, Кашириных, несколько лет
назад. Он умер в далеком краю. Его жена Варвара, с сыном Ал¸шей, были вынуждены вернуться к
своей родне. Каширины очень жадны. Дядья (Ваня и Яков) хотят, чтобы дряхлый дед передал им свою
красильню. Он отказывается. Вначале они сводят с ним счеты «грубыми шутками». Дед в отместку
порет маленьких внуков. Один из дядьев поджигает красильню, - и начинается распад семьи. Мать
Ал¸ши в конце концов находит убежище в браке с мелким чиновником и перебирается из слободы в
город. Ал¸ша остается с дедушкой и бабушкой и должен стать невольным свидетелем экономического и
ментального упадка старого Каширина. Мальчик находит друзей за пределами семьи, сначала среди
прислуги, а затем - среди слободских детей. В доме есть еще старый мастер Григорий, во время пожара
потерявший зрение, и Иван («Цыганок») - подмастерье, которому вскоре суждено погибнуть. На улице
Ал¸ша заводит дружбу с ватагой бездомных мальчишек и с мальчиком-калекой, Л¸нькой. Однако
решающее значение имеет его встреча с таинственным дедушкиным жильцом, который впоследствии
будет арестован полицией как «анархист». В конце фильма мы видим повзрослевшего Ал¸шу (теперь
ему двенадцать, а может и четырнадцать) с решительным видом всматривающегося в горизонт. Он
оставляет распад семьи позади. Практически ничего не говорится о том, что лежит впереди.
На протяжении всех этих сцен Ал¸ша почти ничего не говорит и не делает. Он редко в чем-то
участвует, но очень внимательно наблюдает за происходящим и, обыкновенно, реагирует как раз тем,
что воздерживается от участия. Такая драматизация через недействие вряд ли служит характерной
чертой того, что мы, западные зрители, считаем историей.
Изучая эти несовершенные, равно как и совершенные поступки, я постепенно пришел к
убеждению, что истинное значение подобных сцен есть значение полустанков на пути сопротивления
мальчика искушениям, причем таким искушениям, какие нам совершенно незнакомы.
Если перевести это на язык наших радионовостей, то получится следующее: покорится ли Ал¸ша
первобытному фатализму бабушки? Сделает ли его пессимистом предательство со стороны матери?
Возбудит ли в нем садизм деда гневное желание убить «отца» - и поверхностное раскаяние? Склонят ли
его дядья-братоубийцы к тому, чтобы разделить их преступления - и пьяное обнажение души? Вызовут
ли у него слепой и калека парализующую жалость и дешевое милосердие? Помешает ли ему все это
стать новым русским - стать Горьким?
Таким образом, каждая сцена и каждый значимый персонаж олицетворяет искушение
регрессировать к традиционной морали и к древним обычаям его народа, соблазн оставаться скованным
традиционным супер-эго внутри и крепостным правом снаружи. В положительном плане, мы видим,
что Ал¸ша обретает уверенность в себе, как если бы он дал тайную клятву; и, кажется, он посвящает
себя укреплению верности еще не оформленной в сознании цели.
Конечно, представители западной культуры привыкли отождествлять то, что мы называем здесь
