 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
1959. В соответствующем русском издании мы не нашли этого текста, хотя он, в целом, соответствует
описанию старика Каширина в «Детстве» Горького. -
Прим. пер.] Фильм правдиво отражает это
описание. Дедушка изображен разрушителем всех мальчишеских радостей. Он - мужчина - зависит от
своих денег и силы бабушки, как ребенок. Садистически-ретентивный скряга, он постепенно
регрессирует к зависимости от нищего.
Свойства его характера выявляются во всей полноте в сцене порки. Гнев этого человека,
вспыхнувший во время завершения застолья пьяной дракой, продолжает тлеть. Мы видим красильню,
где дядья, согнувшись над шитьем, обдумывают способ отомстить. Грубые шутки снова расчищают
путь для более открытого разрушения. Дядья подговаривают Сашу накалить на огне наперсток деда и
положить его на место. Когда старик сунул палец в каленый наперсток, то «чуть ли не до потолка
подпрыгнул» от боли. Но главный удар ему наносит Ал¸ша, когда из детской шалости, склоняемый
мальчишками, решает покрасить новую скатерть - разрушить ее белизну. Дед собирается выпороть
мальчишек в субботу, после церкви.
Сцена порки передана во всех подробностях: спокойные приготовления деда - драматическое, но
бессильное вмешательство женщин - свист розг и корченье маленьких тел. Цыганок должен был
помогать деду - удерживать мальчиков на «скамье пыток».
После порки Ал¸ша лежит в постели, лицом вниз, его спина покрыта длинными, тонкими
рубцами. Внезапно входит дедушка. Сначала мальчик смотрит на него с подозрением, затем - сердито.
Но дед кладет на подушку, прямо к носу внука фигурный пряник и печенье: «Вот, видишь, я тебе
гостинца принес!» Мальчик пытается ударить его ногой - дед не обращает на это никакого внимания.
Присев у кровати внука, дедушка оправдывается перед ним: «Однако не беда, что ты лишнее
перетерпел, - в зачет пойдет!» Таким образом этот садист вводит мазохистскую тему: страдание есть
благо во спасение, то есть страдая, мы накапливаем уважение к себе в небесной канцелярии. Но он
продолжает, рассказывая о собственных страданиях в молодости, когда был бурлаком на Волге. «Баржа
- по воде, я - по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Идешь
да идешь, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, - эхма, Ал¸ша,
помалкивай!» - говорит он с чувством. И снова мораль: страдание человека оправдывает и извиняет
перекладывание им дальнейших страданий на более слабых - русский вариант поговорки «What was
good enough for me is good enough for you». Мальчика это, кажется, не растрогало. Он не делает жестов
примирения, и не отвечает, на душевные излияния деда выражением сочувствия. Дедушку кто-то зовет -
и он уходит. [Реакция Ал¸ши, если судить по авторскому тексту Горького, не была столь категоричной,
как это представляется Эриксону по фильму. - Прим. пер.]
Итак, выдержано еще одно искушение - обрести в момент мучений идентификацию с мучителем
и с его садомазохистской аргументацией. Если бы мальчик в эти минуты позволил своему гневу
превратиться в жалость, если бы он позволил себе излить душу мучителю, когда тот раскрыл ему свою
душу, то он приобрел бы такой паттерн мазохистской идентификации с властью, который очевидно
представлял собой сильный коллективный фактор в истории России. Царь, как «отец родной», был
именно таким символом жалеемого самодержавия. Даже тот, кого история назвала Иваном Грозным,
для своих подданных был лишь Иваном Строгим (Severe), ибо он заявлял, что в детстве страдал от
жестокости бояр.
Колебания садомазохистских настроений дедушки иллюстрируются в других сценах фильма.
Когда имущество ускользает из его рук, он слезливо причитает перед иконой: «Али я грешней других?»
Икона не отвечает. Зато бабушка прижимает его к своей груди, почти усаживает к себе на колени. Она
утешает его и обещает пойти просить для него милостыню. Дед приваливается к ней с дурашливой
нежностью - только чтобы оправиться от отчаяния и сбить ее с ног в приступе ревности, жалуясь, будто
она любит окаянное племя больше, чем его. Вывод очевиден: жена - это его собственность, а
собственность для него - это своеобразная замена матери, без которой он не может жить. Полное
поражение «привилегированного собственника» в эдиповой игре бесспорно выступает одной из
имплицитных пропагандистских нот фильма, - так же как поражение отца Гитлера было необходимой
нотой в его образах. Дедушка все больше дряхлеет и становится бесполезным как кормилец.
В одной из заключительных сцен Ал¸ша доводит свою борьбу с дедом до победного завершения.
Он только что отдал бабушке заработанный им пятак, и она с нежностью смотрит на внука. В это
мгновение Ал¸ша ощущает на себе взгляд прищуренных с ненавистью глаз деда. Внук принимает вызов
и между ними происходит дуэль взглядов. Глаза мальчика делаются узкими, как лезвия бритвы: похоже,
что эти двое хотели бы пронзить и изрубить в куски друг друга своими взглядами. Они оба знают, что
это конец, и что мальчик должен уйти. Но он уходит непобежденным.
