 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
мальчика сохраняется акцент на «делании» фаллически-интрузивными способами; у девочек он раньше
или позже смещается к «деланию» либо посредством приставания и провоцирования, либо с помощью
более мягких форм «заманивания в ловушку», то есть посредством делания себя привлекательной и
внушающей любовь. Таким образом, ребенок развивает предпосылки инициативы,
или необходимые
условия отбора целей и упорства в их достижении.
Однако эта общая готовность к инициативе сразу встречает своего заклятого врага в
неизбежности отсрочивания и замещения ее сексуального ядра; ибо оно оказывается и биологически
незрелым, и культурно отвергаемым вследствие табу инцеста. «Эдиповы» желания (столь просто и
доверчиво выражаемые в заверениях мальчика, что он женится на матери и заставит ее гордиться им,
равно как и в заверениях девочки, что она выйдет замуж за отца и будет гораздо лучше о нем
заботиться) ведут к неотчетливым, смутным фантазиям, граничащим с убийством и насилием.
Следствием этого является глубокое чувство вины - странное чувство, поскольку оно, вероятно,
постоянно подразумевает, что индивидуум совершил преступление, которое, в конце концов, не только
не совершалось, но было в принципе невозможным по биологическим причинам. Тем не менее, такая
затаенная вина также помогает направить всю силу инициативы и энергию любопытства на подходящие
идеалы и ближайшие практические цели, на познание мира фактов и методов делания вещей (а не
«делания» людей).
Все это предполагает, что идет поиск устойчивого разрешения третьего нуклеарного конфликта,
а именно, конфликта между инициативой и чувством вины (мы обсудим его в главе, посвященной эго).
На этом заканчивается наше переложение теории инфантильной сексуальности, которая на
самом деле является теорией прегенитальных ступеней, ведущих к рудиментарной генитальности. Но
мы должны дополнить и текст, и карту описанием дальнейшего развития. Речь пойдет о рудиментарном
генеративном модусе, представляющем смутное предчувствие того обстоятельства, что генитальность
имеет прокреативную функцию. В четвертом (заключительном) разделе этой главы мы приведем
данные о том, что мальчики отличаются от девочек не только органами, возможностями (capacities) и
ролями, но и специфичностью субъективного опыта (о чем клиницисту известно и с чем он работает,
даже если не всегда знает, как это концептуализировать). Такая специфичность опыта - результат
работы эго по организации всего того, что человек имеет, чувствует, предвидит. Тогда явно
недостаточно характеризовать пол, указывая лишь на то, чем различаются мужчина и женщина, хотя
такое различие дополнительно подчеркивается культурными ролями. Скорее, каждый пол
характеризуется уникальностью, которая включает и его отличия от противоположного пола, но не
складывается из них. В ее основе лежат предобразованные функции будущего осеменителя и будущей
роженицы, независимо от системы разделения труда и типа культуры. Здесь модусы интрузии и
инклюзии поляризуются, обслуживая произведение и рождение потомства.
В V слое карты (рис. 4 и 5) предвосхищается рудиментарная «генитальная стадия».
Дополнительный маленький кружок внутри мужского и женского организмов обозначает два новых
модуса: женский генеративный (V
Ж
) и мужской генеративный (V
М
); и передает ту истину, что женская
инклюзия и мужская интрузия все больше и больше ориентируются на смутно угадываемую
внутреннюю потенциальность, а именно, на объединение яйцеклетки и спермы в акте произведения
потомства.
Несмотря на то, что наш метод развертывания карты был аддитивным, как если бы на каждой
стадии появлялось что-то совершенно новое, получившуюся теперь полную карту следует
рассматривать как репрезентацию последовательной дифференциации частей, каждая из которых
существует в некоторой форме с самого начала и до конца, причем всегда внутри органического целого
- созревающего организма. В этом смысле правомерно допустить, что добавленные последними модусы
(мужской и женский генеративный) были центральным, хотя и рудиментарным фактором на всем
протяжении более раннего развития.
[Итак, наша карта составлена. Многим (и мне в том числе) она
временами будет, вероятно, казаться непривлекательно стереотипным, шаблонным способом
объяснения феноменов развития. Такая стереотипность до некоторой степени вызвана происхождением
этой карты из клинического наблюдения. Но ведь именно из клинического наблюдения берет начало и
наша книга: и нам не следует слишком легко отказываться от того, что однажды доказало свою
полезность при упорядочивании данных наблюдения.
Если, например, карта изображает инцептивный и инклюзивный модусы как реставрацию
инкорпоративных модусов, было бы хорошо поразмышлять как над социальным, так и над
клиническим подтекстом этого. Ибо подобная реставрация говорит о тенденции к соответствующей
рекапитуляции темы младенческой зависимости,
как в смысле (регрессивной) потребности быть
