 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Никакие другие случаи, с которыми может столкнуться в своей практике психотерапевт, не
вызывают у него столь благоговейного трепета, как встреча лицом к лицу с ребенком-«шизофреником».
И вовсе не странности поведения больного ребенка превращают эту встречу в прямой вызов терапевту,
требуя от него безотлагательных действий, а скорее сам контраст такого поведения с
привлекательностью ряда больных шизофренией детей. Их черты лица часто правильны и приятны, а
глаза «полны чувства» и, кажется, выражают глубокое отчаяние в паре со смирением, которого у детей
не должно бы быть. Это совокупное впечатление сначала ранит сердце, но тотчас же убеждает лечащего
врача, что подходящий человек и надлежащий терапевтический режим могли бы вернуть такого
ребенка на путь последовательного улучшения. Подобное убеждение влечет за собой более или менее
ясное следствие, что этот ребенок находился в дурных руках и, фактически, имеет все основания не
доверять своим «отвергающим» родителям. (Мы уже видели, как далеко заходили индейцы и белые,
обвиняя друг друга в причинении умышленного вреда собственным детям; наш же профессиональный
предрассудок - «отвергающая мать».)
Я впервые встретился с Джин, когда ей было уже почти шесть лет, и, к сожалению, не видя ее
раньше, не мог судить о том, насколько прогрессировала ее болезнь. Мой дом был для нее совершенно
чужим, и чтобы добраться сюда, Джин с матерью пришлось совершить путешествие на поезде. Как мне
удалось мельком разглядеть (ибо она вихрем носилась по саду и дому), Джин была изящно сложена, но
напряжена и резка в движениях. У нее были красивые темные глаза, походившие на мирные островки
среди тревожных гримас лица. Она бегала по всем комнатам дома, снимая покрывала со всех кроватей,
какие смогла обнаружить, как если бы что-то искала. Оказалось, целью ее поисков были подушки,
которые она сжимала в объятьях и, деланно смеясь, хриплым шепотом что-то говорила им.
Да, Джин страдала шизофренией. Ее человеческие отношения были центробежными,
направленными прочь от людей. Мне довелось наблюдать этот странный феномен «центробежного
подхода» («centrifugal approach»), часто интерпретируемый как полная неконтактность, несколькими
годами раньше в поведении другой маленькой девочки, о которой говорили, будто она «никого не
замечает». Когда та девочка спускалась по лестнице в направлении меня, ее взгляд рассеянно
перемещался по находящимся в поле зрения вещам, описывая концентрические окружности около
моего лица. Она сосредотачивала на мне свое внимание, так сказать, негативно. Подобное бегство
является общим знаменателем для множества других симптомов, таких как: поглощенность
отсутствующими и воображаемыми вещами; неспособность сосредоточиться на любой наличной
задаче; отчаянный протест против любого близкого контакта с другими, если только они не
вписываются в некоторую воображаемую систему, и поспешное, паническое бегство от речевого
общения, когда случается войти в более тесный контакт. Смысловая коммуникация быстро сменяется
бессмысленным («попугайским») повторением стереотипных фраз, сопровождаемым горловыми
звуками отчаяния.
То, что я видел, как Джин, бешено носясь по моему дому, снова и снова останавливалась, чтобы
отыскать и одарить любовью очередную кроватную подушку, представлялось важным по следующей
причине. Мать Джин рассказала мне, что, заболев туберкулезом, оказалась прикованной к постели, и
именно после этого у ее дочери наступила глубокая дезориентация. Врачи разрешили матери оставаться
дома в своей комнате, но ребенок мог разговаривать с ней только через дверной проем спальни, с рук
добродушной, но «грубой» няни. В течение этого периода у матери было впечатление, что происходило
что-то такое, о чем девочка настоятельно хотела ей сообщить. Тогда же она пожалела, что незадолго до
своей болезни позволила первой няне Джин, кроткой мексиканской девушке, уйти от них. Новая няня,
Ядвига, как мать с беспокойством заметила со своей постели, всегда спешила, энергично перетаскивала
малышку с места на место и слишком сильно выражала свои неодобрения и предупреждения. Ее
излюбленным замечанием было: «Ах ты маленькая грязнуля!» Ядвига вела священную войну за чистоту
младенца и прилагала все силы, чтобы ползающий ребенок не попал на пол и не запачкался. Стоило
девочке слегка запачкаться, няня терла ее щеткой так, будто драила палубу.
Когда после четырехмесячной разлуки Джин (которой было теперь тринадцать месяцев)
позволили войти в комнату матери, девочка говорила только шепотом. «Она буквально отпрянула от
кресла, покрытого узорчатым вощеным ситцем, и заплакала; пыталась уползти с украшенного узором
ковра, выглядя при этом очень напуганной и плача, не переставая. Ее ужасно пугал большой мягкий
мяч, катящийся по полу, и сильный хруст бумаги». Эти страхи ширились с каждым днем. Сначала Джин
не осмеливалась трогать пепельницы и другие грязные предметы; затем стала избегать касаться или
уклоняться от прикосновений старшего брата, а постепенно и большинства окружавших ее людей. Хотя
девочка в положенное время научилась самостоятельно есть и ходить, она постепенно превратилась в
