 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
отнесение жизненного пространства к явлениям пои-хобиологического порядка
оказалось лишь терминологическим обходом психофизической дилеммы»
(Хекхаузен, 1986. Т. 1. С. 191). Стремление выйти за рамки феноменологии
понятно и необходимо, но оно предполагает существенное изменение контекста
обсуждаемых явлений и поэтому едва ли совместимо со стремлением совершить
этот переход в рамках одного и того же психобиологического образования—
«жизненного пространства». Трудность осмысления онтологического статуса
этого образования, обладающего признаками кентавра, несомненно способствует
попыткам пересмотра концептуальных объяснений К. Левина, которые могут
иметь менталистский, фи-зикалистский или часто позитивистский уклон.
Так, согласно позитивистской интерпретации «...целостное «жизненное
пространство» (с его когнитивной структурой, валентностями и силовым полем,
структурой и напряжением систем индивида) представляет собой сложную
систему гипотетических переменных» (Madsen, 1968. Р. 140). К эмпирическим
переменным теории поля К. Б. Мадсен относит только поведение («локомоцию»),
потребность и цель. Но это значит, что валентности, силы, напряжения как
носители мотивационных процессов являются продуктом научного творчества,
моделирующим в теории некоторый аспект действительности, но не претен-
дующим на прямое ей соответствие. Строго придерживаясь данной
интерпретации, можно утверждать лишь то, что валентности существуют в
концепции К. Левина, а есть ли они в реальной жизни — неизвестно.
Но время показало, что позитивистское предписание строжайше рефлексировать и
различать факты и предположения (гипотетические переменные) не привело к
продуктивным концепциям, наоборот, способствовало появлению множества
оторванных от реальности теоретических схем, не менее (хотя и иначе)
умозрительных, чем те, в отрицании которых эта методология возникла. Дело, по-
видимому, в том, что развитие науки движется не только фактами и пред-
положениями, но и верой — источником, конечно, не самым надежным, но
неминуемым. В этом отношении нет принципиального различия между убежде-
202
нием в том, что психологию можно построить на основе интроспективных
данных, и в том, что ее можно построить без них; как одно, так и другое относится
к явлениям веры.
Вера, таким образом, определяет то, что признается в качестве факта. Если в
структурах мозга был бы найден какой-нибудь «центр» желания или, скажем,
относительно надежный его коррелят в энцефалограмме, как сразу появились бы и
концепции мотивации, пытающиеся охватить и объяснить это состояние. А тот
факт, что человек ежедневно испытывает сотни желаний, научным не признается,
поэтому современная психология эту тему фактически не развивает. Но за
подобным игнорированием субъективной феноменологии не стоит ничего, кроме
веры в то, что она является эпифеноменальной и не включенной в качестве
неизбежного звена в регуляцию поведения.
Противоположная вера, предписывающая серьезное отношение к субъективной
феноменологии, позволяет в большей мере онтологизировать «жизненное
пространство». Непосредственный субъективный опыт говорит о том, что оно
