 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
надличностная самость. Это естественным образом ведет к более широкой расовой, культурной,
политической и религиозной терпимости и повышенной экологической осознанности. Такие
изменения могут приобрести огромное значение в нынешнем глобальном кризисе.
Нечто подобное происходит и с людьми, переживающими околосмертный опыт (ОСО). Как
правило, они выходят из него глубоко преображенными, с новым набором ценностей и новой
жизненной стратегией. Теперь жизнь представляется им чем-то драгоценным, и они не хотят
терять ни единой ее минуты. Они больше не желают тратить время на автопроекцию. Это означа-
ет, что они действительно живут в настоящем — здесь и сейчас.
Размышляя о прошлом, мы понимаем, что все то время, которое мы потратили на преследование
иллюзорного удовлетворения в будущем, было потрачено впустую. Перед лицом близкой смерти
лишь то время нашей жизни, которое нам удалось прожить, полностью пребывая в настоящем,
оказывается не растраченным зря. Это великий урок, который преподает людям встреча со
смертью — как с реальным, биологическим концом, так и с символическим ее переживанием в
ходе медитаций, психоделических сессий, холотропного дыхания или самопроизвольных
психодуховных кризисов.
Р а с с е л : У меня недавно было переживание, связанное со смертью близкой подруги. Она
скончалась несколько недель назад. Я узнал о том, что у нее рак, более чем за год до этого, и был
подготовлен к ее смерти. Тем не менее, когда она ушла, первой моей реакцией было ощущение,
что мне и самому необходимо умереть. Сначала я никак не мог понять природу этого чувства,
однако, позволив ему развернуться в себе, я постепенно осознал, что испытываю потребность в
смерти на уровне эго для того, чтобы моя жизнь стала полнее.
Несколько недель спустя я разговаривал с ее возлюбленным, и оказалось, что он пережил сходный
опыт, но намного глубже, чем я. Он сказал, что когда она умерла, он тоже умер. Осознавание
неизбежности смерти и ее значимости оказало на него столь глубокое воздействие, что после
этого он заново ожил. “Я не собираюсь больше терять не единого мгновения своей жизни, —
сказал он. — Я не буду больше отказывать себе в возможности прожить жизнь по-настоящему”. В
каком-то смысле, некая его часть умерла, а другая возродилась через опыт потери любимой. Это
было очень мощное и трогательное переживание.
Л а с л о : Недавно, когда я был в Индии, в Ауровилле, у меня тоже было глубокое личное
переживание. Как-то раз мне никак не удавалось заснуть на протяжении всей ночи, и я не
понимал, что мне мешает. Наутро я получил известие о смерти своей матери. День спустя я поехал
в Дхарамсалу, чтобы повидаться с Далай-ламой. Я провел там три дня, включая тот, который
тибетцы считают особенно важным днем после смерти человека. Именно в этот день сознание
покойного начинает свой переход. Находясь в обществе тибетских лам, я осознал, что это не
конец. Есть непрерывность существования. Это было очень глубокое переживание, и, если бы оно
посетило меня в западной обстановке, я пережил бы его совершенно иначе. Оно навсегда осталось
со мной, про-
являясь самыми разными способами. Чувство потери все еще есть, но есть и ощущение, что это не
абсолютная потеря, не конец, а трансформация.
Г р о ф : Это очень похоже на тот вид осознанности, который люди выносят из мощного
трансформирующего переживания: смерть — не финал и не абсолютный конец существования,
это важный переход в иную форму бытия.
Л а с л о : На Востоке знание о жизни, смерти и возрождении передавалось в течение тысячелетий.
Теперь и мы на Западе заново открываем его.
Г р о ф : Действительно, многое из этого было известно веками или даже тысячелетиями в самых
разных частях света. Около сорока лет назад я приступил к психоделическим исследованиям,
будучи вооружен фрейдистским психоанализом, представляющим собой весьма узкую и
поверхностную модель психики. В сериях ЛСД-сеансов все, с кем я работал, рано или поздно
выходили за фрейдистские рамки, ограниченные постнатальной биографией и личным
бессознательным. Они испытывали широкий спектр переживаний, не значащихся в картах теорий
Фрейда и западной психиатрии. Я три года терпеливо записывал эти переживания, полагая, что
создаю новую картографию человеческой психики. Согласно моему тогдашнему пониманию, это
оказалось возможным благодаря открытию такого мощного исследовательского инструмента, как
ЛСД. Однако, доведя карту до такого состояния, когда она уже включала в себя самые важные
области опыта, наблюдаемого мною в психоделических сеансах, я понял, что эта новая карта
отнюдь не нова, что она представляет собой лишь заново открытую, очень древнюю карту.
