 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Это заставило меня понять, что те немногие, с кем у меня есть подлинная коммуникация, и без
того уже являются моими единомышленниками, что я обращаюсь с проповедями к уже
обращенным. Конечно, в этом тоже есть своя ценность: все мы нуждаемся в том, чтобы время от
времени кто-то вдохновлял нас и подкреплял наши глубокие убеждения. Тем не менее это не
могло произвести значительного влияния на подавляющее большинство, которое в настоящее
время нисколько не заинтересовано в изменении своего сознания.
Моей первой реакцией на такое понимание были ощущение безнадежности и депрессия, и это
заставило меня понять еще целый ряд моментов, которые прежде не привлекали моего внимания.
Предположим, нам удастся заинтересовать большую часть людей, и они захотят измениться. Как
быстро, спросил я себя, может меняться сознание? Возьмем, к примеру, меня самого. Я —
человек, который уже около тридцати лет практикует медитацию и различными способами
исследует сознание. Разумеется, я лично извлек из этого немалую пользу и во многих отношениях
изменился; и тем не менее я все еще далеко не просветлен, все еще нахожусь в плену своих старых
привычек мышления, мой эго-разум большую часть времени все еще находится у руля, и я до сих
пор далеко не образец для подражания. После всех этих лет мне предстоит еще очень длинный
путь, а ведь я осознанно работал над своим внутренним ростом. Если это столь медленный
процесс, то каковы же шансы у тех, кто даже сознательно не пытается двигаться в этом
направлении? Есть ли хоть какие-то основания для надежды, что человечество вовремя пробу-
дится?
Тогда я подумал: допустим, по какому-то волшебству все пробудились бы прямо сейчас. Стало бы
это концом наших проблем? Предположим, на Землю сегодня высадились инопланетяне и
изменили наше сознание, или новый Будда выступил по телевидению, и все мы тут же прониклись
его словами. Так вот, даже если мы все вдруг пробудимся и станем просветленными существами,
кризис не исчезнет в одночасье. Для того чтобы остановить запущенные нами процессы —
истощение ресурсов, демографический взрыв, уничтожение дождевых лесов, парниковый эффект,
— потребуется много времени.
Нетрудно понять, что эта мысль лишь усугубила мою подавленность. И тут я вспомнил, как
разрабатывал для нефтяной компании “Шелл” возможные будущие сценарии мирового развития.
В “Шелл” работает группа футурологов, занимающаяся разработкой прогнозов на тридцать лет
вперед и картографированием возможных сценариев. Цель этих исследователей не предсказание
будущего — они знают, что это невозможно, — а создание диапазона сценариев, которые
необходимо принимать во внимание при принятии важнейших решений. Если, к примеру, вы
намерены основать в Венесуэле новый нефтеочистительный комбинат, вы понимаете, что
это весьма долгосрочное решение, поэтому вам интересно прикинуть, как оно может сказаться в
контексте различных экономических, политических, социальных и экологических сценариев. Вы
хотите быть уверены, что прикрыли все тылы.
Я понял, что все мое внимание отдано лишь одному из этих сценариев: “мы можем спасти мир,
если изменим свое сознание”. Назовем это сценарием А. Я полностью вытеснял из сферы своего
рассмотрения сценарий Б, согласно которому уже слишком поздно, сдвиг в мыслительных
парадигмах уже ничего не спасет, и ничего с этим поделать нельзя. Это весьма неприятный
вариант, н, разумеется, именно поэтому я не допускал его до своего осознания. Однако, каким бы
он ни был дискомфортным, очевидно, что он очень важен и достоин изучения.
И я решил: ну ладно, давайте посмотрим на эту возможность. Итак, каким будет мир в сценарии
Б? Очевидно, что в нем есть масса всевозможных вариантов, но все их объединяет одно: будет
много боли и страдания. Боль бывает психологическая —- жизнь может стать по-настоящему
трудной, когда людям приходится отказываться от того, к чему они привыкли, когда они лишают-
ся привычного комфорта. Бывает также физическая боль. Как знать, что произойдет, если
истощатся запасы продовольствия, а ведь вы, Эрвин, говорили нам, что считаете это вполне
возможным.
Что же сможет помочь в этих обстоятельствах, спросил я себя. Мне представлялось совершенно
очевидным, что по крайней мере одно будет очень важным — забота, сострадание, сообщество. Я
вспомнил свою югославскую знакомую из Загреба, которая пережила там войну, общественный
хаос, опустошительные бомбежки. Я спросил, как ей удалось пройти через все это, и она
объяснила, что жизнь в таких условиях была терпимой только благодаря тому, что она имела
возможность встретиться с друзьями, выпить с ними чаю и получить какое-то человеческое
участие.
