 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Приведенный ниже анализ конкретного случая переживания позволяет выдвинуть
предположение, что "вхождением" в схематизм может осуществляться работа
переживания. Этот же анализ показывает, что "вхождение" в схематизм – процесс не
одноактный, а состоящий из многих этапов. Причем первые "вхождения" носят
случайный и мимолетный характер, сознание как бы попадает в схематизм в силу того,
что определенные действия субъекта и жизненные ситуации, в которых он оказывается,
объективно настраивают его сознание созвучно схематизму. Но для того чтобы прочно
"войти" в схематизм и тем пережить кризис, необходимо не просто соответствующее
настраивание сознания, но его глубинная перестройка.
Эта сложная операция над своей личностью не может быть произведена индивидуально. В
ней совершенно необходим Другой. Причем, по-видимому, не всякий Другой, а лишь
человек, образ которого является для переживающего живым воплощением
миропонимания, соответствующего схематизму, в который ему предстоит "войти". Роль
Другого в переживании особенно наглядно видна в исторической перспективе. Если
человек, принадлежащий современной городской культуре, переживая, например, смерть
акты похорон и поминовения покойного просто как дань традиции, обычаю, не имеющим
ровно никакого отношения к его интимному переживанию утраты, то в культурах,
существенным моментом воспроизводства которых является" постоянное
функционирование и трансляция ритуально-мифологической практики, исполнение
погребального обряда (80; 134) и, стало быть, подключение к соответствующим
символизмам и является, собственно говоря, самим актом осуществления переживания
(ср.: 101, с.135). Все важные, поворотные, переломные моменты человеческой жизни
всегда тяготели к коллективному их принятию и переживанию. С этой точки зрения перед
исследователем психологии переживания открывается широкое поле деятельности в
психологическом изучении обрядов, связанных с рождением, смертью, инициацией,
свадьбой и пр. (38; 127;. 134; 143 и др.).
Необходимо подчеркнуть, что все эти положения носят совершенно предварительный
характер.
Приступая теперь к анализу конкретного случая переживания, а именно переживания
Родионом Раскольниковым своего преступления, мы наряду с главной целью –
иллюстрации и конкретизации этих положений – надеемся проиллюстрировать еще и
целый ряд других положений, выдвинутых в предыдущих частях работы. Но прежде
должна быть сделана одна оговорка в связи с тем, что объектом нашего анализа является
не реальный человек, а литературный персонаж. Какую доказательность имеют данные
такого анализа? Может ли он в принципе рассчитывать на выявление реальных
психологических закономерностей, например, в силу реализма изображения? Можно ли
надеяться, что писатель, не выходя за пределы психологической достоверности в
изображении действий и переживаний, не искажает нигде и психологических законов, т.е.
что все описанное им в принципе возможно и как психологическая реальность?
Занимаемся ли мы, исследуя психологические закономерности поведения персонажей,
реконструкцией реальности или всего лишь реконструкцией скрытой концепции
художника, его мнения об этой реальности? (Хотя так ли мало это "всего лишь", особенно
когда речь идет о Достоевском?) А может быть, вообще пытаться изучать психологию
реальных людей посредством анализа продуктов поэтического вымысла так же
бессмысленно, как изучать гидрологию моря по полотнам маринистов?
