 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
модифицирует, вводит в круговорот социального процесса. Говоря просто, именно в русле
такой трактовки получает последовательное истолкование вопрос о его силах.
Формы социального процесса могут рассматриваться обособленно от бытия человеческих
индивидов, тем более в определенном историческом интервале, где они опираются на
выработку и функционирование абстрактно общих эталонов человеческого поведения и
мышления. Но там, где последовательно ставится вопрос о силах исторического движения,
там без учета бытия человеческих индивидов обойтись невозможно. При этом речь, конечно,
не об отдельном индивиде и его сопоставлении с социальной системой, а именно — о бытии
индивидов, взятом в его максимальном объеме.
Таким образом, трактовка социальных связей, зависимостей, законов из плана формального
переводится в план содержательный. Намечается собственно социально-философское
понимание общественных законов. Первые попытки такого понимания в новоевропейской
истории были сопряжены с описанием неевропейских (азиатских, американских,
африканских) обществ, с пониманием того, что в этих обществах действуют другие формы
поведения и мышления, в частности, не имеют столь важного значения системы абстрактных
эталонов человеческой деятельности.
Интерес к архаическим обществам, подкрепленный этнографическими исследованиями,
позволил прояснить особые законосообразные зависимости, характерные для племенных
организаций. В них социальные связи выполнялись и понимались индивидами как
естественные условия их существования, т.е. не противопоставлялись природным
зависимостям, воспринимались и переживались как объективный ритм жизни.
Архаические законы-обычаи транслировались из поколения в поколение. Индивиды
оказывались как бы вписанными в эти законы, выступали реализующими их структуры
элементами. Противопоставление индивида закону-обычаю расценивалось как нечто
противоестественное. Раздумья о соотношении индивидуальной жизни и закона так или
иначе ограничивались образами предустановленного порядка, рока, судьбы. Иначе говоря,
первоначальные представления о законах были преимущественно фаталистическими.
И фатализм этот был обусловлен особой невыявленной динамикой социальных связей и
зависимостей, «поглощавшей» изменения в практической жизни людей, их
индивидуализированные усилия и акты стихийного творчества.
Новоевропейская наука, углубившись в изучение архаических обществ, была вынуждена
признать их своеобычность, особый, присущий им характер социальных закономерностей.
То, что казалось экзотикой, обнаружило закономерный, устойчивый характер, выражавший
тысячелетние традиции. Если раньше архаические общества фиксировались как бы на
пространственных и временных границах социального мира, то теперь — в ходе развития
научного обществознания
— они были поняты в их причастности к неописанной истории
человечества, более длительной, нежели история трех последних тысячелетий. Племенные
организации, к которым прежде применяли эпитеты «дикие», «варварские» и т.п., стали
именовать культурами. Период социальной эволюции, описываемый как начало
человеческой истории, разворачивался длительным процессом становления общественных
форм, оказавшим (и оказывающим) свое воздействие на последующие, куда более короткие
эпохи.
В эпоху средневековья оформляются постановки вопросов о соотношении деятельности,
воли и сознания человека, с одной стороны, и естественной необходимости социального
порядка, божественного предопределения — с другой. Вопросы об этих соотношениях
свидетельствуют о возрастании реального воздействия людей на социальные условия, на
усложнение структурности общества, на противоречия между его различными группами.
Природный, социальный и божественный порядки более не отождествляются. Человеческий
индивид оказывается перед выбором: у него появляется возможность утвердить себя в
