 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
При шизофрении, даже легкой, как подчеркивал Э. Блейлер, отмечается расщепление ассоциаций
и вместе с ними всей душевной деятельности /139/.
Ассоциации трезвого практического опыта
расслаиваются, что ведет к изъяну здравомыслия. На констатации этого изъяна психиатры обычно
ставят точку, но она преждевременна.
Да, ассоциации при шизофрении расщепляются, но весь вопрос в том, как они соединятся, и это
соединение может потрясать.
Если человек бесталанен или слабоумен, то новые комбинации будут
непродуктивны. Если же у человека талант, душевный дар, то рождается неожиданное, объемное,
многоплановое мышление, про которое уже однозначно не скажешь, что оно хуже здравого смысла, в
чем-то оно гораздо богаче, свободней его и имеет свою содержательность, которую искусство
авангардистского XX века ставит выше здравомыслия /153/.
Вот так и в случае с Асей. Она совершенно не может понять, соединить то, что для большинства
естественно и понятно. Но сколько обнаженной содержательности в ее непонимании...
Рессентимент, резиньяция и психоз
Введение
Мне хочется рассказать об одном случае из своей практики. В мои планы входит описание
феноменологии, психотерапевтического процесса, а также клинический анализ. Таким образом, статья
оказывается как бы трехслойной, на протяжении повествования эти слои постоянно переплетаются.
Именно такая, достаточно свободная и неканоническая манера изложения позволяет мне яснее показать
процесс психотерапевтической работы.
Семейное счастье, любимая работа, уважение людей — все неожиданно исчезло для Светы.
Четыре госпитализации в дома для умалишенных, одиночество, инвалидность второй группы без права
работать — таковы обстоятельства жизни моей пациентки на момент нашей встречи в 1984 году. С
началом нашей работы больная уже не попадает в больницы, через год снимает инвалидность и
возобновляет работу по специальности ассистента режиссера, резко сокращает прием психотропных
средств. В дальнейшем отмечается несколько тяжелых психотических обострений, но благодаря нашему
контакту даже в эти периоды удается обойтись без госпитализаций и, продолжая работу, переносить
обострения при минимуме лекарств.
В ее случае лекарственное лечение было малоперспективно. Лекарства вызывали множество
тяжелых побочных явлений, неприятное «одеревенение» души и не приводили к редукции бредовых
переживаний. Многие грамотные психиатры перепробовали разнообразные медикаментозные
комбинации, но эффекта не достигли. К тому же при первой возможности она стремилась бросить
прием лекарств, что и понятно: больной она себя не считала.
Успех психотерапии, быстро приведший к неожиданной социальной реабилитации, удивил всех,
кто близко знал больную. В основе этого успеха лежат клинические особенности данного случая,
которые являлись подсказками в том, что и когда следует делать.
Я работал с больной один, ни с кем не советуясь. В те времена и профессура, и простые врачи
крайне отрицательно относились к психотерапии психотических больных. В процессе работы с
психотиками я пришел к незамысловатой «идеологии» и несложным принципам.
Самое главное, что особый доверительный контакт больного и врача возможен лишь при
условии, если врач принимает точку зрения больного. Это единственный путь, так как больной не
может принять точку зрения здравого смысла (именно поэтому он и является больным). Если пациент
чувствует, что врач не только готов серьезно его слушать, но и допускает, что все так и есть, как он
рассказывает, то создается возможность для пациента увидеть во враче своего друга и ценного
помощника. Как и любой человек, больной доверится лишь тому, кто его принимает и понимает. А
поскольку остальные люди несерьезно относятся к бредовым переживаниям пациента, то психотерапевт
становится единственным, с кем можно установить полноценный человеческий контакт. Больной в
случае доверия может посвятить врача в свой бред во всех его подробностях и начать советоваться по
поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач получает возможность
