 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
может произойти что-то плохое. Дело в том, что Оля — это единственная радость в рушащемся мире.
Понимая, что ее жизнь исковеркана, хочет всю себя отдать дочери. У Оли все хорошо, она делает все
большие успехи в живописи. Забота о дочери принимает гротескный характер. Отказывая себе во
многом, со своей инвалидной пенсии в 90 рублей покупает дочери пальто за 180. И это при живом отце,
который дочь вполне обеспечивает. Света боготворит дочь. Если вдруг Оля простывает, то у Светы тут
же наступает душевный упадок. Дочь живет отдельно, и в черные дни депрессии больная держится
одной мысли, что в воскресенье к ней приедет ее умница и красавица Оля. Когда дочка рядом, то все
внимание отдается ей. На душе становится проще, яснее. И даже о преследованиях меньше думается, и
мозг работает лучше.
Вдруг возникают насильственные мысли о том, что с дочерью может что-то случиться. Эти
мысли ложатся на самое тревожное опасение — а что, если и правда преследователи испортят Оле
жизнь. Ведь они, наверное, догадываются о том, как много значит для нее дочка, и попытаются нанести
удар в самое больное место. И вот однажды, напуганная этими мыслями, она мечется по комнате, крутит
диск телефона, пытаясь дозвониться дочери, а трубку никто не берет. Впадает в панику: ну вот, значит, и
дочь впутали в это дело. При этой мысли обдает «холодный жар». Всполошенная, полоненная страхом,
не разбирая пути, бежит за помощью в милицию. Отчаянно просит помощи, и в ответ на эти просьбы
милиция отправляет ее в... сумасшедший дом!
После очередной пытки пребывания в больнице ее выпускают на свободу, но уже нет при этом
радости. Ибо теперь она понимает всю степень своего бесправия и беспомощности. Организованная
травля принимает все большие масштабы. Ведь даже некоторые статьи в газетах, радиопередачи,
используя двусмысленные выражения, несут читателям один смысл, а ей намекают на что-то связанное
с ней. Кому и зачем это нужно? Ясно, что хотят растоптать ее достоинство. Но кто? Порой думалось, что
все это организовали масоны, потом думалось, что евреи, потом кто-то другой. Одно предположение
сменяется другим только лишь затем, чтобы смениться третьим. Всякое предположение кажется
одинаково вероятным и невероятным. Запутавшись в догадках и сомнениях, мысль лишается прямого
поступательного движения. Одно время казалось, что в этом калейдоскопе событий есть и
доброжелатели, быть может, весьма могущественные. Но и они действовали намеками. В надеждах на
доброжелателей больная доходила до явных фантазий, но поскольку все, творящееся с ней, было так
необычно, то уже ничто не казалось невозможным. Было время, надеялась на Рейгана, думала, что за
ней должен прилететь самолет и увезти из Союза. Однако постепенно отказалась от надежды на
доброжелателей, так как выходило, что они тоже действуют одними намеками. Новые ребусы могут
лишь окончательно ее доконать. Нет, доброжелатели, понимая это, не стали бы путать ее в намеках. Их
нет, это все те же мерзкие преследователи.
С родственниками — дело особое. Муж предал, всегда способствовал госпитализациям. Сестра
уклонялась от помощи, что, впрочем, делали и друзья. После раздумий созрел ответ: «Никто не хочет
лезть на чужие баррикады». Родилось ключевое, объясняющее слово — «патология». По убеждению
Светы, близкие родственники должны были бы ей помочь, не засаживать в больницы, обратиться к
правосудию, как-то поспособствовать ее выезду за границу. От этого бы и они выиграли. Она могла
вызвать их в гости в Швейцарию, если бы все удачно получилось. Какой же резон, чтобы в одинокой
борьбе она дошла «до ручки»? Ответ только один — никакого. В этом-то и состоит «патология»:
смотреть, как рядом тонет человек, и не протянуть руки. Вероятно, в основе лежала зависть к ее былому
успеху, «кошачьей независимости», так как они сами, в силу рабского конформизма, не были способны к
личностной самостоятельности. Пусть же и она станет такой, как все, пусть не напоминает им об их
рабстве. Лучше всем сидеть в болоте, равенство уравниловки и пошлости — вот логика «патологии»,
пассивности и зависти. Это логика «русской извращенности», нашей истории, логика доносов друг на
друга. Сколько Света помнит себя, с отрочества ее тянуло к Европе. Любила читать европейскую
литературу с ее атмосферой уважения к отдельному человеку, честным и спокойным отношением к
запретным темам (сексу, агрессии, политике, двойной морали). Любила дух европейских книг, где
человек идет своим путем, а не является приложением к идеологии, где нет пресного морализаторства и
нудного стремления поучать. Европа привлекала богатством традиций, изящным аристократизмом в
отличие от Америки, где много шума, яркой мишуры, деловитости. Однако психиатрическое клеймо
закрыло дорогу в Европу, превратило ее в изгоя общества, обрекло на жизнь в «русской патологии».
