 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
могут любить его и искренне сочувствовать. После долгой погони за удовлетворением,
«раздраженный дьявол», нередко впадает в депрессию.
«Чванливый павлин», когда не может быть «павлином», становится «изворотливой змеей»
(-2). Тайное сомнение в себе постоянно гнетет «змею». То, что было так нехарактерно для
«павлина» — сомнения в своей важности и значимости, неотступно следуют за «змеей»,
как ее хвост. «Змея» пытается надуваться, как павлин, но страх, что окружающие заметят
обман не дает ей павлиньего покоя. И тогда она прибегает к «змеиной тактике» — укусам
исподтишка, тайным интригам и сведению счетов. «Да, я плохая» — иногда признается
себе «змея», «но ведь весь мир таков». «Немного яду, совсем не повредит» — решает она
для себя. Она может быть «ласковой», улыбчивой и услужливой, но рано или поздно
окружающим придется испытать на себе остроту ее зубок. Причем, укус может быть
совершен с самой обворожительной улыбкой и возможным почтением. Это тип колдуньи
из сказки «Спящая красавица», вечно сомневающейся в своем первенстве. «Змею» можно
«усыпить» лаской или лестью, но как правило, ненадолго. «На самом деле, они так не
думают» — догадывается «змея», — «ну что ж, в следующий раз, мой укус будет
значительно больнее». Чувствуя свою несостоятельность, но скрывая ее от других, «змея»
отказывается от какой-либо ответственности и серьезных поручений, но, при этом,
создает впечатление, что, если бы дело поручили ей, она справилась лучше других. С этой
целью она любит «ставить палки в колеса» и высмеивать неумелость окружающих. Но у
нее найдется масса предлогов, чтобы увернуться от того, что она считает для себя
нежелательным. «Прижать ее к стенке» — дело, практически, бесперспективное. Она
ловко вывернется и «выйдет сухой из воды». Опасность «змее» надо ждать, прежде всего,
со стороны себя самой. Если окружающие стойко переносят все ее «укусы», то, в конце
концов, она обращает свой «яд» на себя. Чтобы избавиться от гнетущего чувства
собственной неполноценности, «змея» может пуститься в «загулы», находя забвение в
спиртном, наркотиках, сексе и пр.
Неудавшийся «фантазер» (+4) трансформируется в «закованного в латы рыцаря» (-4).
Ранее лелеемые мечты и надежды, как старый хлам, выкинуты прочь. Прежнее
воодушевление сменилось разочарованием. «Как же я был раньше слеп, как я мог так
обмануться» — думает «рыцарь» и решает вообще отказаться от каких-либо надежд и
мечтаний, чтобы еще раз не попасть впросак. Если это у него получается, то перед нами
самый «трезвый» человек, который ни за что ни пустится в какую-либо авантюру. Однако
за это «рыцарю» приходится расплачиваться самоограничением. Он «запрещает» себе
увлекаться, но за его стальными латами, незаметно для него самого, зарождается новая
мечта. Обнаружив это, «рыцарь» начинает осторожно взращивать ее, сохраняя в тайне от
окружающих. Если раньше он разбрасывался планами и надеждами, хотел поспеть куда
только возможно, то теперь он — верный страж одной, но чрезвычайно значимой для него
идеи. Верность идее постепенно переходит в фанатизм. Прорези его шлема позволяют
смотреть лишь в одном направлении. Все остальное как бы не существует для «рыцаря».
Любое посягательство на свою сверхценную идею он воспринимает, как вызов на
поединок, и готов биться за нее до конца. «Одна, но пламенная страсть» становится
судьбой рыцаря. Вместе с любовью крепнет и ревность, растет нетерпимость к критике. В
конце концов, «рыцарь» становится рабом своей идеи, не может расслабиться и снять свои
латы, так как это будет означать измену, которую настоящий «рыцарь» никогда себе не
позволит и не простит. В психиатрии подобное положение дел классифицируется как
паранойяльность, а в быту — «ослиное упрямство». Если объектом страсти становятся
деньги, — перед нами «скупой рыцарь» ; прекрасная Дульцинея — Дон Кихот; наука —
непризнанный гений и т.д.
Чтобы глубоко охарактеризовать личность, необходимо выяснить ее «наступательную» и
