 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
67
Психопатология героического прошлого ¹
Традиционная для России героизация военного прошлого в последние годы подверглась
существенным трансформациям как в связи со спецификой политической и нравственной оценки
афганских и чеченских событий, так и в связи с более полной и гораздо более объективной
информацией об ужасах Гражданской и Второй мировой войн.
Не вдаваясь в подробное обоснование, я хотел бы сразу отметить, что героизация — это обычно
удел победоносных войн и всегда имеет в значительной степени компенсаторное значение.
Поражение, в том числе моральное, даже при реальном успехе всей кампании, создает для ее
участников принципиально иную социально-психологическую ситуацию, проекция которой
простирается на всю оставшуюся жизнь.
В 1989 г. на основании афганского опыта и, вначале — недоверчивого, а затем все более
потрясающего меня сопоставления его с опытом участников Второй мировой войны, по аналогии
с известным определением Н. И. Пирогова, я назвал войну «эпидемией аморальности».
1 Впервые опубликовано под заголовком «Психопатология героического прошлого и будущие поколения в кн.:
Актуальные вопросы военной и экологической психиатрии. — СПб.: Военно-медицинская академия, 1995. С. 38-45.
Основанием для этого вывода послужили не «отдельные случаи» маргинализации языка и быта, о
которой периодически вспоминают режиссеры и писатели, и даже не безусловная аморальность (с
точки зрения нравственных императивов XX в.) такого способа разрешения конфликта, как
физическое уничтожение противника, в большинстве случаев принимаемое и оправдываемое как
необходимое зло, а реальная криминализация и психотизация поведения личности в боевых
условиях.
Проведенный на протяжении последних лет анализ позволил сделать очень непростой для меня
вывод о том, что наряду с реальным героизмом, взаимовыручкой, боевым братством и другой
относительно позитивной атрибутикой войны грабежи и убийства (как исход «разборок» среди
своих), средневековые пытки и жестокость к пленным, самое извращенное сексуальное насилие в
отношении населения (особенно — на чужой территории), вооруженный разбой и мародерство
составляют неотъемлемую часть любой войны и относятся не к единичным, а к характерным
явлениям для любой из действующих армий, как только она вступает на территорию (особенно —
в случае иноязычного) противника.
Уже затем и обычно много позднее в сознании ее непосредственных участников война
начинает идентифицироваться со страхом смерти, унижением плена, непростительностью вины и
неизбежностью возмездия за все содеянное. Но все это приходит потом и в отличие от публично
провозглашаемых героических воспоминаний молчаливо проецируется на все межличностные, в
том числе и прежде всего — внутрисемейные отношения, составляя часть их эмоционального
поля, а иногда и весь их эмоциональный фон, когда немой ужас дня сменяется криками,
доносящимися из ночных кошмаров.
Сейчас уже всем известны и многократно описаны даже в популярной литературе некоторые
поведенческие и психопатологические эквиваленты этой неизбывной тревоги (страх нападения
сзади, бредовые идеи идентификации себя с убитыми, навязчивые идеи самобичевания и т. д.). Но
это лишь наиболее очевидные, крайние и потому легко идентифицируемые специалистами
проявления ПТСР, в «анамнезе» которых скрываются мучительные воспоминания прошлого.
Казалось бы, самый простой способ — забыть обо всем, но память не отпускает. Мы
совершенно не учитываем, что, как правило, эти воспоминания глубоко персонифицированы
друзьями юности, которые остались там навсегда, и вычеркнуть погибших из памяти для
большинства участников этих событий — это все равно, что еще раз убить их, теперь уже
окончательно. Чаще всего это оказывается невозможным. Они живут в каждом из оставшихся в
живых, которые чувствуют себя обязанными не только помнить, но и мстить за обманутые
надежды, оплеванную боевую славу, поруганную честь и униженное достоинство. Поэтому любые
действия окружающих, затрагивающие именно эти болезненные струны, вызывают столь
неадекватные реакции, нередко потрясающие своей немотивированной жестокостью.
Я могу привести несколько подробно изученных мной случаев, когда «обычное» — по
современным меркам — оскорбление личности «афганца» незамедлительно «каралось», в том
