 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
намного больше, чем делаю сейчас, и жить более полной и насыщенной жизнью, чем
сейчас.
Я способен по-настоящему владеть своей жизнью только тогда, когда обладаю
внутренним осознанием своего субъективного бытия. Это чувственное измерение более
существенно для полноценной жизни, чем любые внешние формы осознавания. Слишком
многие из нас — особенно те, кто принадлежат к культуре западного среднего класса, —
потеряли чувство, что мы живем в центре самих себя. Имея так мало доступа к своему
внутреннему переживанию, мы столь же отчуждены от самих себя, как и от любого другого
человека. Мы почти полностью потеряли непосредственное осознание своих собственных
чувств, желаний, потребностей, намерений.
Если я озабочен вопросом, как заставить себя сделать нечто или не делать чего-то, я
наверняка нахожусь вне своего центра, рассматриваю себя как объективную машину и
обречен на разочарование и неудачу. Когда я нахожусь внутри своего бытия, не имеет
смысла вопрос “как?” — как обнаружить, что я чувствую, понять, почему я так реагирую и
т.д. Я и есть чувство, действие, реакция. “Как” означает манипуляцию с тем, что является
внешним по отношению ко мне. В той степени, в какой у меня действительно имеется
внутреннее зрение, мое намерение и есть моя жизнь. Другими словами: то, чего я хочу,
очевидно, и мне не нужны никакие “процедуры” для его обнаружения.
__________
Несколько лет спустя после окончания терапии Хола в моей жизни наступил
мучительный и болезненный период. Я сам обратился к психотерапии, и она помогла мне
пережить несколько дней и ночей, когда я чувствовал себя таким измученным и
потерянным, что боялся не выдержать. Хотя эта глава и не место для подобного рассказа,
я все же хочу сказать, что мой терапевт посоветовала мне участвовать в
психотерапевтической группе в качестве пациента. Она рекомендовала группу, которую вел
Хол.
Так мы поменялись ролями. Мне это казалось странным только короткое время. Очень
скоро я узнал этого сильного и чуткого человека, с его крупным телом, удобно
расположившимся в кресле или лежащим на полу, с его теплым голосом, поддерживающим
тебя или на чем-то настаивающим. Я увидел Хола по-новому, хотя и не совсем. Он по-
прежнему был крупным человеком, но теперь его мощь вырвалась из-под его прежней
вынужденной слепоты, теперь он был дома как в субъективной, так и в объективной
области. Хол больше не руководил всем, но мог действительно стать опорой тем, кому —
как, например, мне — необходимо было опереться на его силу.
Я особенно хорошо помню двухдневный марафон, в котором наша терапевтическая
группа участвовала вместе с Холом и его терапевтом, проведя много часов вдали от дома.
Глубокой ночью я наткнулся на столь мощный сгусток вины и страха внутри самого себя,
что просто не мог преодолеть его. В течение нескольких часов группа работала со мной —
поддерживала, тормошила, торопила, нянчила — и все же я не мог прорваться. Наконец,
все, кроме Хола, пошли спать, и в течение трех или четырех часов ранним утром Хол
оставался со мной, спокойный и решительный, пока я боролся со своим демоном и,
наконец, победил, разрешив борьбу слезами, гневом и облегчением. И когда я плакал,
вскрывая ужасный нарыв в моем противоречивом, самообвиняющем и полном горечи
сердце, тяжелая рука Хола лежала у меня на плече.
__________
Теперь я лишь изредка вижу Хола. Мы живем в разных городах и больше не
встречаемся. Однажды, при встрече, Хол спросил, читал ли я статью, которую он недавно
опубликовал. Смутившись, я пробормотал, что “быстро пробежал ее”, одновременно
пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Я действительно видел статью, но совершенно не
помнил, читал ли ее, а если и читал, не помнил, о чем она. Потом я перестал притворяться
и рассказал все Холу. Он улыбнулся с какой-то теплотой и нежностью, которая с годами
стала все больше и больше ему свойственна.
— Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели ее, Джим. Она рассказывает о нашем
совместном опыте.
Поэтому, вернувшись домой, я немедленно прочитал статью. И то, что я прочел, было
исполнено такой скромности, искренности и проницательности, что я понял, какой удачей
