 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Произведение горячо обсуждалось на педсовете. (У нас в школе было только трое мужчин: пожилой
математик, физкультурник и завхоз.)
Потом стал, что называется, одной левой писать нечто приемлемое. Кстати сказать, он
действительно хорошо умел писать левой рукой, хотя левшой не был. А один трояк по географии
получил за то, что весь ответ с ходу зарифмовал, «Что это еще за новости спорта?» - поморщилась
учительница, только к концу ответа осознавшая выверт. Он усиленно замигал. «Ты, это, зачем стихами,
а?» - с тревогой спросил я на перемене. -
«Нечаянно. Первая рифма выскочила сама, а остальные
побежали за ней»...
За свои пятерки чувствовал себя виноватым: не потеет, не завоевывает - дармовщина. Но все же
копил, для себя, ну, родителям иногда... Еще мне - показать, так, между прочим, а я-то уж всегда взирал
на эти магические закорючки с откровеннейшей белой завистью, сопереживал ему, как болельщик
любимой команде. Вот, вот... Ерунда, в жизни ничего не дает, но приятная, новенькая. Особенно
красными чернилами - так ровно, плотно, легко сидит... Лучше всех по истории: греческие гоплиты,
устремленные к Трое, с пиками, с дротиками, с сияющими щитами - и они побеждают, они ликуют! По
математике самые интересные - перевернутые двойки, почерк любимого Ник. Алексаныча... И по
английскому тоже ничего, эдакие скакуньи со стремительными хвостами...
Пять с плюсом - бывало и такое - уже излишество, уже кремовый торт, намазанный сверху еще и
вареньем. Но аппетит, как сказано, приходит во время еды. Хорошо помню, как из-за одного трояка
(всего-то их было, кажется, четыре штуки за все время) Кляча долго, с содроганиями рыдал... А потом
заболел и пропустил месяц занятий.
- Однако ж, он хрупок был, ваш Академик.
- Но притом странно - казуистические двойки за почерк, к примеру, или за то сочинение не
огорчали его нимало, даже наоборот. Пусть, пусть будет пара, хромая карга, кривым глазом глядящая из-
под горба! Сразу чувствуешь себя суровым солдатом, пехотинцем школьных полей - такие раны
сближают с массами. Ну а уж единица, великолепный кол - этого Академик не удостаивался, это удел
избранных с другого конца. Кол с вожжами (единица с двумя минусами) был выставлен в нашем классе
только однажды, Ермиле, за выдающийся диктант: 50 ошибок - это был праздник, триумфатора унесли
на руках, с песней, с визгом - туда, дальше, в Заединичье...
Белокляч водовозный
«Да, Кастаньет, человек непонятен», - сказал он мне как-то после очередной драки...
Труднее всего понимать, как тебя понимают, видеть, как видят. Я, например, не знал, что с
седьмого класса ходил в звездах, узнал только через пятнадцать лет, на встрече бывших одноклассников,
- немногие враги были для меня убедительнее многих друзей...
А еще трудность в том, что отношение может быть многозначным. Наш другой друг, Яська
Толстый, был одновременно любим за доброту/ презираем за толщину (потом он постройнел, но остался
Толстым, кличка прилипла), уважаем за силу и смелость, кое-кем за это же ненавидим...
Я узнал потом, что, кроме меня и Яськи, который умудрялся любить почти всех, в Академика
были влюблены еще трое одноклассников, и среди них некто совсем неожиданный, часто выступавший
в роли травителя...
Был у Клячко и свой штатный Сальери - некто Краснов, патентованный трудовой отличник, все
долгие десять лет «шедший на медаль», в конце концов получивший и поступивший в фининститут.
Этот дисциплинированный солидный очкарик, помимо прочих мелких пакостей, дважды тайком на
большой перемене заливал Клячины тетради чернилами, на третий раз был мною уличен и на месте
преступления крепко отлуплен.
Были и угнетатели, вроде Афанасия-восемь-на-семь, гонители злобные и откровенные... То же
условное целое, что можно было назвать классным коллективом, эта таинственная толпа, то тихая, то
галдящая, то внезапно единая, то распадающаяся, - была к Кляче, как и к каждому своему члену, в
основном равнодушна.
Безвыборность жизни ранила его глубже, чем нас.
Обыкновения, как мы все знаем, хамски бесцеремонна: никак, например, не может пройти мимо
