 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
общественно-значимое становится и личностно-значимым для него, проявилась с изумительной мощью
в несметных героических делах советских людей на фронте Великой Отечественной войны. Подвиги Н.
Гастелло, который бросил свой загоревшийся самол¸т на вражеские цистерны, чтобы уничтожить их
объявшим его пламенем, и последовавших его примеру Шевчука и И. Черных, 28 панфиловцев, 16
гвардейцев во главе с В. Д. Кочетковым, 12 краснофлотцев во главе с Трушкиным, краснофлотца М. А.
Паникак, который, превратившись в пылающий факел, сж¸г в объявшем его пламени немецкий танк,
красноармейца Гладкобородова, собственным телом закрывшего амбразуру вражеского дзота, огонь
которого не давал двигаться впер¸д нашей пехоте, и столько других — всем памятны. Они войдут в
историю более славные, чем подвиг А. Винкельрида. [Арнольд Винкельрид — народный герой
Швейцарии. По преданию, в битве 1386 г. при Земпахе ценою жизни обеспечил победу швейцарского
войска над войском австрийского герцога.] Они станут легендарными. Внутренние истоки героического
поведения людей раскрываются с потрясающей силой в некоторых из эпизодов, которыми так богата
история Великой Отечественной войны. Таков, например, один эпизод Сталинградской эпопеи.
Это было в самые трудные дни обороны Сталинграда. Волга насквозь простреливалась немцами.
Доставка продовольствия и боеприпасов зажатой тогда в тиски 62-й армии Сталинграда была
сопряжена с исключительными трудностями. «Однажды утром в Бекетовку —
Кировский район
Сталинграда — приплыл плот. Его прибило к берегу, и он спокойно остановился. Жители и
красноармейцы бросились к нему и застыли в тяжком молчании: на плоту лежали четыре человека —
лейтенант и три бойца. Люди и плот были иссечены пулями. Один из четверых был ещ¸ жив. Не
открывая глаз и не шевелясь, он спросил:
— Который берег?.. Правый?
— Правый, — хором ответили красноармейцы.
— Стало быть, плот на месте, — сказал боец и умер». («Правда» от 31/I 1943 г. Майор В.
Величко, «Шестьдесят вторая армия».)
Вот человек: жизнь уже покидает его, обескровленный мозг затухает; сознание его мутнеет, он
не осозна¸т уже самых элементарных вещей — стоял ли он с плотом на месте или двигался, и если
двигался, то в каком направлении его несло; самые элементарные вещи уже смешались и выпали из
сознания, но одна мысль, единственная освещ¸нная точка среди вс¸ уже заволакивающей тьмы —
держится несокрушимо до самого конца: «Разрешил ли я возложенную на меня задачу? Выполнил ли я
свой долг?» И на этой мысли — силой исходящего от не¸ напряжения — держится и с нею кончается
жизнь.
Этот случай не единичный. В эпизодах Великой Отечественной войны имеются и другие,
аналогичные. Таков, например, случай с капитаном Яницким. Осколком снаряда ему отрывает левую
руку, когда он вед¸т группу наших самол¸тов на выполнение ответственного боевого задания. Он
продолжает вести самол¸т одной рукой. Лишь выполнив боевое задание и положив машину на
обратный курс, он переда¸т управление штурману и, уже лишаясь сознания, говорит: «Сажать буду
сам... Слышишь?» Мысль об ответственности за жизнь товарищей не покидает его и в этот момент.
Когда самол¸т стал делать вираж над аэродромом, л¸тчик, которого штурман не хотел тревожить (он
был без сознания), очнулся. «Товарищ Кочетов, почему Вы не выполнили приказания?» — тихо, но
раздельно сказал он и снова взялся за управление. Группа, как всегда, села образцово. Яницкого без
сознания вынесли из кабинки». («Правда» от 8/Х 1942 г. Б. Полевой, «Небо Сталинграда».) И тут, как и
там, мысль о долге, об
ответственности, о задании — самая прочная мысль в сознании, с нею оно и
пробуждается, и гаснет.
Само единство общественно- и личностно-значимого, в силу которого нормы общественной
морали входят определяющим началом в мотивации поведения, порождая в психике человека реальные
динамические тенденции более или менее значительной действенной силы, может принимать
различные формы и разную степень взаимопроникновения.
Именно на этом основывается то различие, которое Г. Гегель усматривал между добродетелью
греков и римлян, между ????? и virtus. Для римлянина, являющегося прежде всего гражданином своего
великого города, общественные нормы поведения возвышаются над ним, но их содержание вс¸ же не
противостоит ему, поскольку он сам осозна¸т себя и выступает как представитель римской
государственности. Е¸ идеологическое содержание, служащее мотивом его поведения, осознавалось им
как его достояние, но вс¸ же не как непосредственное выражение его индивидуальности, а лишь
постольку, поскольку сам он является представителем римской государственности. Добродетель же
грека (?????) в героический период греческой истории заключалась в том, что всеобщее моральное и
личностное переживалось как непосредственное единство, как целостное и единое выражение его
