 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
концентрационных лагерей с энтузиазмом говорили о своей «внутренней свободе». Возможно,
одиночное заключение или другое ограничение свободы действия помогает человеку более ясно
представить свою судьбу и развить в себе свободу бытия. В этой связи Мэй задается следующим
вопросом: «Только ли тогда мы можем получить сущностную свободу, когда наше каждодневное
существование встречает препятствия?» (1981, р. 60).
Сам он отвечал на этот вопрос отрицательно. Не обязательно быть заключенным в тюрьму,
чтобы достичь сущностной свободы, то есть свободы бытия. Судьба сама по себе — наша внутренняя
тюрьма, и осознание этого факта подвигает нас думать больше о свободе бытия, а не о свободе действия.
«Разве судьба, которая есть основа нашей жизни, не держит нас в заключении под надзором
одиночества, суровости, а подчас и жестокости окружающего мира, и разве это не вынуждает нас
стараться заглянуть за пределы обыденности? Разве неизбежность смерти... не концентрационный
лагерь для всех нас? Разве тот факт, что жизнь — это одновременно и радость, и тяжелое обязательство,
не толкает нас к размышлению о более глубокой стороне бытия?» (May, 1981, р. 61).
Судьба
Мэй определял судьбу (destiny) как «структуру из ограничений и способностей, которые
представляют собой „данные“ нашей жизни». Судьба — это «строение Вселенной, проявляющее себя в
строении каждого из нас» (1981, р. 89-90). Окончательная судьба всего живого есть смерть, но при более
детальном рассмотрении наша судьба включает в себя и другие биологические свойства, такие, как
уровень интеллекта, пол, физическая сила и размеры нашего тела, генетическая предрасположенность к
тем или иным болезням и т. д. Различные психологические и культурные факторы также вносят свой
вклад в формирование нашей судьбы.
«Судьба — это наш «концентрационный лагерь», который тем не менее определяет нашу
сущностную свободу.»
Судьба — это то, к чему мы движемся, наша единственная конечная станция, наша цель. Это
отнюдь не означает тотальную предопределенность и обреченность. В границах, определенных судьбой,
мы имеем право на выбор, и эта свобода позволяет нам при необходимости противостоять своей судьбе
и изменять ее. В то же время невозможно изменить все, чего бы мы ни захотели. Мы не можем достичь
успеха в любой работе, победить любую болезнь, построить отношения с любым человеком в точном
соответствии со своими представлениями. Жизнь всегда вносит свои коррективы. «С судьбой нельзя не
считаться, мы не можем просто стереть ее или заменить чем-то другим. Но мы можем выбирать, как нам
отвечать нашей судьбе, используя дарованные нам способности» (May, 1981, р. 89).
Мэй полагал, что понятия судьбы и свободы, так же как и любви—ненависти, жизни—смерти,
являются не взаимоисключающими, а дополняющими друг друга, существующими в неразрывной связи
как одно из отражений величайшего парадокса, которым является человеческая жизнь. «Парадокс
заключается в том, что свобода обязана своей жизнеспособностью судьбе, судьба же обязана свободе
своей значительностью» (May, 1981, р. 17). Свобода и судьба слиты, таким образом, воедино, одна не
может существовать без другой. Свобода без судьбы — это распущенность и вседозволенность. Как это
ни странно, на первый взгляд, вседозволенность, ведущая к анархии, в конце концов влечет за собой
полное уничтожение свободы. Таким образом, без судьбы не бывает свободы, точно так же, как судьба
без свободы теряет всякое значение.
Свобода и судьба порождают друг друга. Бросая вызов судьбе, мы обретаем свободу. Стремясь к
свободе, мы выбираем свой путь, который так или иначе проходит через пространство, ограниченное
нашей судьбой.
Власть мифа
В своей книге «Призывание мифа» (The Cry for Myth, 1991) Мэй настойчиво утверждал, что люди
современной западной цивилизации испытывают безотлагательную потребность в мифах. Наблюдается
дефицит жизнеспособных, то есть по-настоящему убедительных мифов, в связи с чем многие
обращаются к религиозным культам, наркотикам и поп-культуре в тщетных попытках найти смысл своей
