 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
связывающие любовь, Ницше разбивает «скрижали ценности», стеснявшие индивидуальность. Оба
стремятся к сходным целям, но порождают неисцелимый раскол, ибо где царит любовь, там не
господствует сила, а где царит власть, там не господствует любовь.
То обстоятельство, что три из величайших немецких умов в своих наиболее важных творениях
примыкают к психологии раннего Средневековья, доказывает, мне кажется, что именно та эпоха
оставила открытым вопрос, на который и до сих пор еще не нашлось ответа. Мы должны попытаться
подойти несколько ближе к этому вопросу. У меня сложилось впечатление, что то странное «нечто»,
которое изживалось в некоторых рыцарских орденах того времени (например, у тамплиеров) и как будто
нашло себе выражение в легенде о Граале, было зерном или зачатком нового возможного
ориентирования, иными словами, нового символа. Нехристианский и соответственно гностический
характер символа Грааля указывает на ереси раннего христианства, на те, отчасти могучие, взлеты
мысли, в которых таится множество смелых и блестящих идей. Но в гнозисе проявляется
бессознательная психология в богатом разнообразии и даже в извращенной чрезмерности, то есть
именно тот элемент, который особенно сильно противится «правилу веры» (regula fidei), то
прометеевское и творческое начало, которое подчиняется только собственной душе, но никогда не
покоряется коллективному руководству. В гнозисе мы находим, хотя и в незрелой форме, ту веру в
могущество собственного откровения и собственного познания, которой лишены последующие века.
Эта вера проистекает из гордого чувства своего родства с божеством — сродства, которое не
подчиняется никаким человеческим установлениям, но которое силой познания способно при случае
понуждать даже богов. В гнозисе заложено начало того пути, который ведет к психологически столь
значительным откровениям немецкой мистики, расцвет коей совпадает именно с исследуемой нами
эпохой.
Для характеристики настоящего вопроса необходимо упомянуть и о величайшем мыслителе тех
времен, о Мейстере Экхарте. Как в рыцарстве замечались признаки нового ориентирования, так в
сочинениях Экхарта пред нами возрастают новые идеи, идеи о том же самом душевном
ориентировании, которое побудило Данте последовать за образом Беатриче в подземный мир
бессознательного и которое вдохновляло певцов разносить в своих песнях весть о Граале.
О личной жизни Экхарта нам, к сожалению, не известно ничего такого, что могло бы объяснить
путь, приведший его к душе; однако уверенность, с которой он в своей проповеди о раскаянии говорит,
что «и до сих пор еще все наши исследования доказывают, что люди лишь в редчайших случаях доходят
до великого без того, чтобы сначала тяжко не погрешить», дает нам право предположить, что он говорил
на основании личного опыта. Чувство внутреннего сродства с Богом у Экхарта кажется нам чуждым
христианскому чувству греховности. Кажется, будто мы перенеслись в атмосферу Упанишад. У Экхарта
должно было осуществиться совершенно необычайное повышение душевной ценности, то есть
ценности собственного внутреннего мира, если он мог подняться до, так сказать, чисто
психологического, следовательно, релятивного понимания Бога и Его отношения к человеку. Открытие
и точное формулирование релятивности Бога по отношению к человеку и его душе кажется мне одним
из важнейших шагов на пути к психологическому постижению религиозного феномена и тем самым к
возможности освобождения религиозной функции от гнетущих пределов интеллектуальной критики,
также, впрочем, имеющей право на существование.
Теперь мы подошли к настоящей задаче этой главы, а именно к исследованию относительности
символа. Под релятивностью Бога я разумею такое воззрение, по которому Бог существует не
«абсолютно», то есть в отрешенности от человеческого субъекта и по ту сторону всех человеческих
условий, а зависит, напротив, в известном смысле от человеческого субъекта; это значит, что между
человеком и Богом имеется взаимное и неизбежное отношение, — так что, с одной стороны, человека
можно понимать как функцию Бога, а с другой стороны, Бога можно понимать как психологическую
функцию человека. Для нашей аналитической психологии как науки, которую с человеческой точки
зрения надо понимать как эмпирическую, образ Бога есть символическое выражение известного
психологического состояния или функции, характеризующейся тем, что она является безусловно
превосходящей сознательную волю субъекта и потому может вынуждать или делать возможными такие
деяния и достижения, осуществление которых было бы недоступно сознательному усилию. Этот по силе
своей преобладающий импульс — поскольку божественная функция проявляется в поступках — или это,
