 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ненужными мерами предосторожности. Таким образом, этот тип охотно исчезает за облаком
недоразумений, которое становится тем более густым, чем больше он, компенсируя, старается с
помощью своих неполноценных функций надеть маску некоторой общительности, которая, однако,
нередко стоит в самом резком контрасте с его действительным существом. Если он уже при построении
своего идейного мира не страшится даже самых смелых дерзаний и не воздерживается от мышления
какой бы то ни было мысли — ввиду того, что она опасна, революционна, еретична и оскорбляет
чувство, — то все же его охватывает величайшая робость, как только его дерзанию приходится стать
внешней действительностью. Это противно его натуре. Если он даже и выпускает свои мысли в свет, то
он не вводит их, как заботливая мать своих детей, а подкидывает их и, самое большее, сердится, если
они не прокладывают себе дорогу самостоятельно. В этом ему приходит на помощь или его в
большинстве случаев огромный недостаток практической способности, или его отвращение к какой бы
то ни было рекламе. Если его продукт кажется ему субъективно верным и истинным, то он и должен
быть верным, а другим остается просто преклониться пред этой истиной. Он вряд ли предпримет шаги,
чтобы склонить кого-либо на свою сторону, особенно кого-нибудь, кто имеет влияние. А если он это
делает, то в большинстве случаев он делает это так неумело, что достигает противоположных своему
намерению результатов. С конкурентами в своей отрасли он обыкновенно терпит неудачу, ибо совсем
не умеет приобретать их благосклонность; обычно он даже дает им понять, насколько они лишние для
него. В преследовании своих идей он по большей части бывает упорен, упрям и не поддается
воздействию. Странным контрастом тому является его внушаемость со стороны личных влияний. Стоит
такому типу признать видимую неопасность какого-нибудь объекта, и он становится крайне доступным
именно для менее ценных элементов. Они овладевают им со стороны бессознательного. Он позволяет
грубо обращаться с собой и самым гнусным образом эксплуатировать себя, если только ему не мешают
преследовать свои идеи. Он не видит, когда его грабят с тыла и вредят ему в практическом отношении,
потому что его отношение к объекту является для него второстепенным, а объективная оценка его
продукта остается у него бессознательной. Так как он додумывает свои проблемы по возможности до
конца, то он осложняет их и поэтому остается в плену у всевозможных сомнений. Насколько ему ясна
внутренняя структура его мыслей, настолько же ему неясно, куда и как они могут быть приспособлены к
действительному миру. Он лишь с трудом может допустить, что вещи, ясные для него, могут быть
неясными для других. Его стиль обыкновенно обременен всевозможными добавлениями,
ограничениями, предосторожностями, сомнениями, проистекающими из его умственной осторожности.
Работа у него идет с трудом.
Он или молчалив, или наталкивается на людей, которые его не понимают; таким путем он
собирает доказательства непроходимой глупости людей. Если же его случайно однажды поймут, тогда
он впадает в легковерную переоценку. Он легко становится жертвой честолюбивых женщин, умеющих
эксплуатировать его критическую беспомощность по отношению к объекту, — или же из него
развивается холостяк-мизантроп с сердцем ребенка. Часто и его внешняя повадка бывает неловкой,
например педантически заботливой, как бы не обратить на себя чрезмерного внимания, или же
необычайно беспечной, детски-наивной. В сфере своих специальных работ он вызывает самое резкое
противоречие, с которым он не умеет ничего сделать, если только он не позволит своему примитивному
аффекту вовлечь себя в полемику, столь же едкую, сколь и бесплодную. В более широком кругу его
считают бесцеремонным и самовластным. Чем ближе его узнают, тем благоприятнее становится
суждение о нем, и ближайшие к нему умеют в высшей степени ценить его интимность. Стоящим дальше
он кажется щетинистым, неприступным и надменным, нередко также озлобленным — вследствие его
неблагоприятных для общества предрассудков. В качестве педагога он не имеет большого влияния, так
как он не знает ментальности своих учеников. Да и преподавание, в сущности говоря, совершенно не
интересует его — разве только если оно станет для него случайно теоретической проблемой. Он плохой
преподаватель, потому что во время преподавания он размышляет о материале преподавания и не
довольствуется изложением его.
С усилением его типа убеждения его становятся все более косными и негибкими. Чужие влияния
исключаются. С одной стороны, лично он становится несимпатичнее для тех, кто стоит дальше, с
другой стороны, он становится зависимее от близких. Его речь становится более личной, более
неестественной, его идеи углубляются, но в имеющемся еще материале не находят больше достаточного
