 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
интровертного типа, — то качества недифференцированных, архаических чувств-ощущений становятся
господствующими, иными словами, индивид тем самым повергается в состояние крайней
отнесенности, то есть тождественности с ощущаемым объектом. Такое состояние соответствует так
называемой неполноценной экстраверсии, то есть экстраверсии, так сказать, вполне отрешающей
человека от эго и растворяющей его в архаических коллективных связанностях и коллективных
тождествах. Человек тогда перестает быть самим собою; он становится простою отнесенностью —
тождественным со своим объектом и поэтому лишенным собственной точки зрения. Человек
интровертного типа инстинктивно ощущает величайшее противление против такого состояния, что,
однако, не мешает ему нередко бессознательно в него впадать. Это состояние отнюдь и ни при каких
обстоятельствах не следует смешивать с экстраверсией экстравертного типа, хотя интроверт постоянно
склонен допустить это смешение, выказывая по отношению к этой экстраверсии то презрение, которое
он, в сущности, всегда питает к своему собственному экстравертному отношению. [Во избежание
недоразумений я бы хотел здесь заметить, что это презрение, по крайней мере в большинстве случаев,
относится не к самому объекту, а лишь к отношению к нему.] Второй же случай, наоборот, является
чистым изображением интровертного мыслительного типа, который, отрезая неполноценные чувства-
ощущения, обрекает себя на бесплодность, то есть приводит себя в состояние одинакового равнодушия
«как к внутренней, так и к внешней человечности».
Тут опять-таки ясно, что Шиллер всегда пишет исключительно с точки зрения интроверта. Дело в
том, что экстраверт, эго которого пребывает не в мышлении, а в чувственном отношении к объекту,
находит самого себя через объект, в то время как интроверт теряет самого себя через него. Когда же
экстраверт интровертирует, то доходит до своей подчиненной связанности с коллективными идеями, до
тождества с архаическим, конкретистичным коллективным мышлением, которое можно было бы
назвать ощущение-мышление. В этой подчиненной функции экстраверт теряет самого себя, точно так же
как и интроверт в своей экстраверсии. Поэтому экстраверт питает точно такое же отвращение, или
страх, или молчаливое презрение к интроверсии, как интроверт к экстраверсии.
Шиллер ощущает противоположность между обоими механизмами — которыми, в его случае,
являются ощущение и мышление, или, как он выражается, «материя и форма» или «пассивное» и
«деятельное» начало (аффектированность и активное мышление) [То есть между аффективностъю и
активным мышлением в противоположность приведенному выше реактивному мышлению.]
— как
нечто непримиримое.
«Расстояние между ощущением и мышлением — бесконечно и безусловно ничем
не может быть заполнено». «Эти два состояния друг другу противоположны и не могут никогда
объединиться». Однако оба влечения обладают волей к бытию, и в качестве «энергий», как Шиллер
представляет их себе в современном нам духе, они стремятся к «разрядке» и нуждаются в ней. «Как
содержательное, так и оформляющее влечения настаивают на своих требованиях, так как первое имеет
отношение к познанию действительности, второе же к познанию необходимости предметов». «Но
разрядка сенсуозного (чувственного) влечения не должна быть
следствием физической немощи и
тупости в ощущении, которая всегда заслуживает лишь презрения; она должна быть действием свободы,
деятельностью личности, умеряющей интенсивность чувственности — моральной интенсивностью».
«Чувственное должно делать уступки только в пользу разума». Из этого следует вывести, что разум
должен делать уступки только в пользу чувства. Хотя Шиллер этого прямо и не утверждает, однако,
очевидно, ничего иного не разумеет, когда говорит: «Разряжение формального влечения также не
должно быть следствием духовной немощи и дряблости мысли и воли, которые могут только унизить
человечество. Его главным победоносным источником должна быть полнота ощущений. Сама
чувственность (сенсуозность) должна отстаивать победною силою свою сферу и противодействовать
насилию духа, к которому он склонен в своей предвосхищающей деятельности».
Этими словами Шиллер признает равноправность «чувственности» и «духа». Стало быть, он
признает и за ощущением право на самостоятельное существование. Но эти строки заключают в себе и
более глубокую мысль, а именно идею «взаимодействия» обоих влечений, идею общности интересов,
или, выражаясь несколько более современным языком, идею симбиоза,
причем продукт, выделяемый
одною деятельностью, являлся бы питательным веществом для другой. Шиллер говорит о
«взаимодействии двух влечений, при котором действие одного обосновывает и ограничивает действие
другого», и о том, что «каждое влечение само по себе обнаруживается наиболее полно именно благодаря
